Жребий праведных грешниц. Наследники - Наталья Нестерова

Аннушка пришла после выпускного бала утром, они завтракали на кухне.

– Куда ты все-таки поступаешь, Аннушка? – спросил Александр Павлович. – Решила? Пора документы в вуз подавать.

– Я не буду поступать в институт, – тихо ответила Аннушка. – Я хочу уйти в монастырь.

Если бы в руках у Марфы была посуда, кастрюля с горячим супом, она бы выронила и не заметила. Но на руках у нее был младенец, и Марфа его удержала в последнюю минуту, а потом ребенка забрал Камышин.

Марфе казалось, что она завыла в полный голос, но на самом деле только горестно стонала. Именно в этот момент ей показалось, что нежно любимые Степан и Парася с того света, с облаков шлют на нее проклятия: «Не уберегла нашу донечку!»

– Аннушка, – нервно тряс ребенка Камышин, хотя Татьянка спала и укачивать ее было не нужно, – ты веришь в Бога?

– Да.

– И ходишь в церковь?

– Да.

– Давно?

– Три года.

Аннушка отвечала, потупив взгляд.

– Почему же ты нам ничего не сказала?

– Не знаю.

Она им не сказала, потому что они всполошились бы, возможно, запретили бы посещать храм, установили опеку. Не сказала, потому что простыми словами не описать ту великую благость, которая поселилась в ее душе, тот мир сострадания, любви и веры, который ей открылся, те минуты вдохновения и эйфории, которые часто переживала. Как бы она сказала? Вера дает мне эйфорию? Звучит как похвальба пьяницы.

– Марфа, перестань скулить! – велел Камышин. – Возьми ребенка! – Ему не сиделось на месте, он стал ходить от окна к двери, пять шагов туда, пять шагов обратно. – Совершенно очевидно, что проводить сейчас с тобой атеистические беседы нелепо. Но ты пойми! Твое решение уйти в… я даже выговорить не могу! Все равно как бы ты сказала: завтра выкопают яму, меня туда положат и засыплют. Как, скажи на милость, мы должны реагировать на подобное заявление?

– Это не так, – подняла глаза и помотала головой Аннушка, – это не яма, это наоборот.

– Хорошо! – остановился Александр Павлович напротив девушки. – В любой ситуации… почти в любой можно найти компромиссное решение. Тебе никто не будет запрещать верить в Бога, ходить в церковь. Хочешь иконы повесить – пожалуйста! Но откажись от идеи с монастырем!

Аннушка идти на компромисс не хотела. Марфа позвонила в Москву. Братья Аннушки, Василий и Егор, бросили все дела и помчались в Ленинград – как на пожар.

Их семья, как и подавляющее большинство семей в СССР, была атеистической. Религия – опиум для невежественного народа, в церковь ходят дремучие старухи и примкнувшие к ним полоумные, необразованные личности. Верить в Бога стыдно и позорно, потому что науке совершенно точно известно, что Бога нет. Попы и прочие церковники – кровопийцы, паразитирующие на мракобесии отсталых представителей общества. Подростки, которые улюлюкают и освистывают Крестный ход на Пасху, – безобидные шалуны.

Настя и Митяй встречали москвичей на вокзале и привезли к Камышиным. Степка не пошел на занятия в институт, Александр Павлович – на работу.

Они расселись в гостиной, Аннушка примостилась в углу дивана. На нее обрушился многоголосый поток увещеваний, противорелигиозной агитации и пропаганды и даже подозрений в душевной болезни. Митяй сказал, что Аннушку давно надо было показать психиатру и что они найдут хорошего специалиста. Женщины говорили о счастье материнства, святее которого нет, и Аннушка не знает, чего хочет лишить себя. Егор считал, что сестре надо поехать летом на Черное море. Там мировые ребята спасают черноморских дельфинов. Степка говорил, что на попа, который задурил голову Аннушке, надо написать заявление в прокуратуру.

Она впервые подняла голову и тихо сказала:

– Отец Федор отговаривает… как и вы.

Ее слова вызвали замешательство, поскольку в них не было логики: священник не затягивал веревку на шее девушки, а уговаривал снять удавку. И удивительной, непривычной была твердость Аннушки – прежде всегда покорной, ласковой, ранимой, уступчивой. Марфа сидела с лицом преступницы, чье преступление заключалось в том, что проморгала, как дом ограбили. И в этом как раз была логика.

Василию вдруг показалось, что все это напоминает заседание партбюро, на котором его песочили за аморалку. Только там были чужие люди, которые не имели права ковыряться в его личной жизни, а он имел стопроцентное основание послать их подальше.

Он встал, попросил Марьяну, которая сидела рядом с Аннушкой, уступить место. Опустился на диван, обнял сестру, пристроил ее голову на своей груди.

Поцеловал в макушку:

– Ты понимаешь, что мы все тебя любим и переживаем за тебя?

– Да.

– Есть такой анекдот, – подал голос Степка. – Приходит мужик к попу: «Батюшка, начался пост. С женщиной сейчас можно?» – «Можно, если не жирная», – отвечает поп.

Никто не рассмеялся.

Василий тоже на партбюро рассказал анекдот, и ему казалось, что тогда это было уместно, вызывающе, смело.

Теперь же он, почувствовав, как болезненно напряглась Аннушка, скривился:

– Степка! Ты осёл!

Егор встал, подошел к Василию и Аннушке, присел перед ними:

– Сестренка, братка прав! Мы тебя очень любим, и поэтому у нас есть право остановить тебя, когда ты по ошибке хочешь исковеркать свою судьбу.

– Вы не понимаете меня, – прошептала Аннушка.

– Так объясни нам! – попросил Егор.

– Это очень сложно… нельзя… словами. Я стала не пустая… не одинокая. Нет, вы не подумайте, я не была одинокая… в простом, человеческом смысле. Я вас тоже очень всех люблю! Я буду за вас молиться! Если вы меня любите, то поверьте мне, пожалуйста!

Они видели, как непросто далась заплакавшей Аннушке эта речь. И дальше наседать на девушку было бы жестоко.

– Хватит на сегодня, – поднялся Камышин. – Давайте обедать.

Вечером гуляли по Ленинграду. В белые ночи он всегда бывал прекрасен, а теперь зол, хмур и тревожен. Ветер носил по небу темные облака, взбухшие от непролитого дождя. Состояние атмосферы один в один повторяло их настроение.

На следующий день Василий и Егор вышли к завтраку понурыми. Марьяна занималась маленькой Татьянкой, чтобы дать возможность Марфе приготовить завтрак и всех накормить. Москвичи уезжали дневным поездом. Они ничего не добились, приезд был напрасным, их сестра намерена сгубить себя, а они выказывают полнейшую беспомощность. Возможно, следовало действовать жёстче: забрать ее, насильно увезти – в Москву, на биологическую станцию у Черного моря, к черту лысому. Черта, как и Бога, не существует, но фигурально: разудалый лысый черт все-таки привлекательней постного боженьки.

– Где Аннушка? – спросил Егор.

Они приготовились услышать какую-нибудь гадость. Вроде: «Пошла к заутрене».