Во временное пользование - Мария Зайцева

На которого Макс смотрел в упор.

- Что надо сделать, чтоб она поправилась? – голос Розгина был безжизненным. Лицо – спокойным. Со стороны могло показаться, что он абсолютно невозмутим. Но я-то не со стороны смотрела.

- Ничего, к сожалению.

Розгин шагнул к врачу, прихватил его за лацканы халата, выдохнул все так же тихо и безжизненно:

- Что. Нужно???

Но доктор оказался не робкого десятка, потому что только побледнел немного, повторив все те же слова:

- У нее – проникающее в печень, кроме этого многочисленные переломы, сотрясение мозга, я уже молчу о более мелких травмах. Удивительно, что она до сих пор жива.

- Сука… Делай, что хочешь, только чтоб она выжила!!!

Я стояла рядом, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, настолько это было страшно. И абсолютно бесполезно.

А потому я оставила Розгина и врача, предоставляя им разбираться между собой, и подошла к Варваре Петровне.

Так же, как и Розгин до этого, опустилась на колени. И погладила безжизненно лежащую руку. В отличие от Макса, я сразу поверила в диагноз. И в то, что сделать ничего нельзя. А потому не стала тратить время на слезы и мольбы. Просто позвала мысленно. Просто поблагодарила.

Она – единственный, кроме брата, оставшийся в живых человек, помнящий меня такой, какой я была в детстве. Человек, повлиявший на мое взросление, человек, который очень много сделал для меня.

И сейчас мне очень хотелось, чтоб она пришла в себя. Чтоб ей, каким-то невероятным способом, стало лучше. Потому что такие светлые, такие чистые люди не должны уходить вот так, мучительно и страшно. Они должны долго-долго жить, чтоб как можно больше людей могли их узнать, могли хоть немного, хоть краем почувствовать то невероятное, искрящееся счастье просто от осознания, что живут в одно время с ними, что разговаривают с ними, что вообще смотрят на них.

Варвара Петровна – единственная, кто меня поддержал в ситуации, действительно ужасной, опасной, когда другие отвернулись. Она не должна была вообще…

Я гладила ее руку, и все же плакала, слыша за спиной глухой безэмоциональный голос Розгина, твердый ответ врача и увещевание третьего человека, находящегося в палате, следователя. Кажется, он уговаривал Розгина отпустить врача и ответить на его вопросы.

А потом раздался писк приборов, и наступило молчание. Мертвое.

- Я не могу ничего сделать, пойми!

Голос Сверчка немного лагал, как программа в компе, и звучал глухо. Но так, что по ушам болью резал. Или Розгину это казалось?

Он глянул на потерянно сидящую в углу комнаты Княгиню и ушел в кухню.

- Охренительно, что ты мне сейчас это говоришь. Когда его уже выпустили.

- Да я сам только узнал! Слушай, - Сверчок помолчал, видно, подбирая слова, - ты это… Не торопись. Его не просто так выпустили, понимаешь? Учитывая наши хлопоты…

- То есть, ты мне хочешь сказать, что эта тварь отчего-то настолько неприкосновенная, что даже прямые улики не сработали? Это чего за хрень такая лютая, а?

Розгин старался сдерживаться, выходило очень хреново.

У него вообще все выходило хреново, вот уже несколько дней. С того самого момента, когда ему Сверчок по телефону рассказал про тетю Варю. И стало откровенно мертвенным после ее смерти и похорон.

Розгин так себя не ощущал никогда. Настолько неживым.

По большому счету, он всегда был толстокожим говнюком. Потому и в профессии успеха добился.

Но вот только тети Вари эта толстокожесть не касалась.

И не коснется теперь.

Конечность случившегося настигла далеко не сразу.

Розгин еще какое-то время метался внутри себя, не веря. Что-то делал, нужное, смотрел, разговаривал.

И даже на похоронах присутствовал, хотя терпеть эту показуху не мог.

Ее пришла проводить половина города.

Она многим, очень многим помогла, как выяснилось. Не ему одному. Не только ему.

Говорили что-то важное. Наверно. Словно она могла слышать.

Розгин в Бога не верил. И в рай тоже.

И потому постоянно подавлял в себе желание оглянуться. Найти ее взглядом. Почему-то думалось, что она за спиной.

Княгиня, которая все это время была рядом, не помогала. Хотя, наверно, очень хотела. Но Розгин ее не видел. Он вообще никого не видел. И не чувствовал. Как мертвый.

На эти несколько дней он вылетел из жизни, из обычных дел, не думая ни о порушенной негласности, ни о секте с ее Кочегаром, ни о самой Княгине и ее гребанном наследстве, из-за которого вся эта херня и заварилась.

И, если б в этот момент что-то случилось… Он не был уверен, что среагировал бы. Адекватно, по крайней мере. Как привык.

Потому что сейчас, когда Сверчок сказал про то, что тварь, пойманную с поличным за издевательства над пожилой слабой женщиной, отпустили на все четыре стороны, не найдя состава преступления…

Розгин среагировал неадекватно.

Со стороны, наверно, так показалось.

Для него-то все выглядело верхом адекватности.

Он послал Сверчка и его осторожные просьбы нахер, вышел из кухни и молча двинулся к двери. Едва ли замечая ломанувшуюся за ним Княгиню.

Она, кстати, вела себя все это время очень даже достойно.

Не ныла, не требовала к себе внимания, про свои проблемы не упоминала. Полностью сосредоточилась на похоронах и самом Розгине. Не каждая баба так сможет. Княгиня, несмотря на всю свою фиалковость и рафинированность, смогла. Справилась.

И теперь топала за ним, взволнованно задавая вопросы.

На которые Розгин вообще не планировал отвечать.

Он шел, целеустремленно и быстро, набирая по пути нужного человечка. Человечек этот, кстати, считал, что Розгин давно уже смотал в теплые страны третьего мира, а потому сильно удивился. И возможно, после разговора с Розгиным, понесет интересную весть по другим, но негласность уже давно была в жопе, а, даже если б и не была… Да плевать.

Тварь, замучившая тетю Варю, сегодня, час назад, спокойно вышла за ворота изолятора и пошла домой. Это если дурак. А он, наверно, не дурак. Потому вряд ли дома. Но надо проверить. Все бывает.

И сейчас важно только одно – найти его. А остальное… Да похер. Все равно мертвый уже. Ничего живого не осталось. Ничего святого. Ничего сдерживающего. Никого сдерживающего.

Он едва ли заметил, выруливая со двора и общаясь на автомате с приятелем из полиции, что Княгиня села рядом.

- Сереж, давай ты потом мне расскажешь, как ты меня любишь, - Розгин прервал поток бреда от болтливого приятеля, - а сейчас мне адресок нужен. И имена тех, кто за него хлопотал…