Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– да

– нет

– каждая новая настоящая близость добавляла свою деталь.

Если вы вспомнили что-то такое, не кажется ли вам это загадкой или символом вашей последующей интимной жизни или, может быть, не только интимной?

– да, я знаю и чувствую, что в моем интимном опыте есть некоторая загадка

– нет, все просто, без загадок и символов

– может быть, что-то такое было

– такое было, но не в самом первом опыте близких отношений

– мне трудно и страшно признаться в этом открыто.

Что дают годы семейной близости? Вы знаете, как все будет, что предпочитает «он» и «она», так из месяца в месяц, из года в год, что происходит с долгими близкими отношениями? Почему так ими дорожат?

– ничего, это обычная физиологическая потребность, привычка

– уходит новизна, но приходят другие чувства

– уходит новизна, и все становится обязанностью, супружеским долгом, отношения деградируют

– ничего не уходит, все замечательно, если есть любовь, согласие

– боятся разочарований в будущем и поэтому дорожат тем, что есть

– так сложно в близости выйти на «то, что тебе надо», и поэтому ценят достигнутое.

Вы знакомы со скукой интимной близости?

– да

– хорошо знаком

– нет.

Существует ли логика, типовой маршрут близких отношений?

– да, от этого не удается уйти

– да, но надо стараться этого избежать

– нет, все всегда складывается по-разному.

Вы можете себе представить, что Ленин и Крупская были близки, что у них была нормальная гармоничная интимная жизнь, имеющая свою логику и свой маршрут?

– легко

– никогда

– к ним нельзя относиться как к обычным людям

– у них не было близких отношений.

А теперь ответьте себе предельно честно; допустим, вы умираете: думаете, вы будете вспоминать близкие отношения, что были у вас в жизни?

– да

– только это и буду вспоминать

– нет, есть много такого, что можно вспомнить

– нет, только в том числе, и не больше.

Таня Ульянова дочитала до этого вопроса и дальше уже не могла. Она, не раздумывая, закрыла файл, скопировала всю переписку с Васильевым в одну папку, а затем одним щелчком мыши удалила из почты все, что долго, обдуманно или, наоборот, легко и беззаботно писалось и читалось весь прожитый год. Папку на рабочем столе назвала так, чтобы Землякова все поняла сразу: «Люся, не удаляй, это мое».

Петр Шишканов вышел из патрульной полицейской десятки.

– За мной должок! – произнес он водителю, согласившемуся подбросить его в самый таежный край Москвы, свою любимую фразу. Этих «должков» у него было разбросано много.

Показав малиновую корочку на входе, он по-ребячески вбежал по ступеням нового здания Бюро судебно-медицинской экспертизы.

Через жалюзи солнце безжалостно расстреливало экспертов Бюро, казалось, оно в преступном сговоре с криминалом и специально мешает всем сыщикам, в том числе Зобову с Шишкановым, продвигаться в раскрытии бесчисленных преступлений в столице. Уже неделя пролетела после выстрелов, а ничего внятного, какая-то безответная раздражающая рутина, даже версий хороших за это время не появилось. Признаваться в этом не хотелось. На доклад к всепонимающему начальнику Данбарову ходили, каждый раз произнося обнадеживающе – «есть зацепка», «тут надо проверить», «обрабатываем документы», «есть оперативная информация».

Шишканов поднялся в аппаратную над моргом и залом для прощаний. За столом с мониторами сидел молодой парень с длинными волосами, собранными под резинку на затылке.

– Привет!

Парень не ответил, а только с вызовом повернул голову в его сторону.

– Нам нужно… – начал Шишканов.

– Нам? Это кому? – перебил оператор.

«А парень-то вонючий», – решил про себя Петр.

– У тебя есть запрос от Замоскворецкого УВД на видеосъемку двух ритуалов – Васильев А. А. и Дадасаев Р. А. Нам нужны все, кто участвует в церемонии или будет рядом толкаться, нужны крупные планы, лица…

– Ну, это как получится, я же не могу их заставить под камеру встать…

Парень начал искать письмо в папке на столе.

– Понятно, понятно… все понятно. Я тебе объясняю, что мне нужно. Со всех камер, и с улицы, и внутри… Номера машин нужны, марки…

– Вот от вас бумага, а вот наш график. – И парень буднично прочел: – Дадасаев Р. А., забирают его в двенадцать, то есть сейчас, и Васильев А. А. – его забирают завтра в четырнадцать часов.

– Я пойду вниз спущусь, посмотрю и послушаю, а ты снимай. Завтра к вечеру приеду и заберу диски. Успеешь?

– Не знаю.

– А ты знай! Знай! Завтра тоже постараюсь быть, но сегодня самое главное. Ладно? Меня можешь не снимать, я не фотогеничный. Давай! За мной должок!

Петр Шишканов по-товарищески хлопнул оператора по плечу и с ощущением, что ловко расправился с патологически недовольным субъектом, через служебный ход выскочил на улицу и подошел к ритуальному залу Бюро со стороны парковки, плотно заставленной иномарками.

Из дорогих машин выходили родственники и друзья Рената Дадасаева, их было видно по черной восточной масти и сложно описываемым, но верным приметам российской бизнес-элиты. Еще несколько сиротских траурных компаний стояли возле ритуальных автобусов, дожидаясь начала своих церемоний. Шишканов зашел внутрь и совершил ознакомительный круг по залу; возле Фарида Гулямовича формировалась многочисленная группа скорбящих, с цветами и дорогими венками. Мужчины молча пожимали друг другу руки, а тонкие красивые женщины в черном, на высоких каблуках, стояли рядом, как незажженные траурные свечи. Фарид заметил Шишканова, но глазом не повел, не удивился.

«Может, это он заказал? – живо откликнулся на невозмутимость зама сыскной голос Петра. – Мы ищем, а его надо прижать, и все будет раскрыто».

Он отвел взгляд от Фарида, посмотрел в потолок, приметил несколько малозаметных камер, фиксировавших происходящее.

«Снимай, парень, снимай, бери крупнее!»

Долго ждали, когда пригласят на прощание. Шишканов успел несколько раз зайти, выйти, осмотреться, пересчитать машины на парковке и снова зайти в зал.

– Маша, здравствуйте, – сказал он, встретив одиноко стоящую секретаршу покойного Дадасаева.

– Здравствуйте, – осторожно шепнула секретарша. – Вообще-то я не Маша, а Мариам, просто на работе многим удобнее так называть…