Зимняя жертва - Монс Каллентофт

— Вы решили для себя. Так просто?

Малин сама удивилась, как произнесла эти слова, точно в гневе или приступе зависти, и добавила, увидев, как смутилась Ребекка:

— Извините. Не думала, что это прозвучит так резко.

Ребекка сжимает челюсти, но потом осмеливается продолжить:

— Мне казалось, другого пути нет. Я решила для себя. Если вы меня об этом спрашиваете, другого выхода не было.

— А ваши приемные родители? — интересуется Зак.

— Я порвала с ними. Они — часть прошлого.

«Куда еще заведет нас это дело? — размышляет Малин. — Предстоит ли снова столкнуться с извращенной логикой чувства, по которой можно насмерть замучить человека и повесить его голым на дерево посреди равнины в мороз?»

Ребекка снова стискивает зубы, потом ее лицо расслабляется.

— Это несправедливо, я знаю. Они ни в чем не виноваты, но речь шла о жизни и смерти, и мне надо было идти вперед.

«Только так, — думает Малин. — Что там писал об этом Томас Стернз Элиот? „Not with a bang but a whimper“».[34]

— У вас есть семья?

«Хороший вопрос, — думает Малин. — Но в плохом контексте».

— Сын. Я поздно родила ребенка, мальчику сейчас восемь, и я живу ради него. А у вас есть дети?

— Дочь. — Малин кивает.

— Тогда вы понимаете. Что бы ни случилось, мы должны жить ради них.

— А как его отец?

— Мы в разводе. Как-то раз он поднял на меня руку. Думаю, это вышло случайно, дело было после праздника раков.[35]Но этого хватило.

— Вы поддерживали связь с Бенгтом?

— С братом? Нет, мы совсем не общались.

— А он пытался связаться с вами?

— Да, звонил как-то раз. Но я положила трубку, лишь только узнала его голос. «Тогда» и «сейчас» не должны больше встречаться. Вы не согласны?

— Не совсем, — отвечает Малин.

— А через неделю позвонила какая-то женщина, секретарь социальной службы, Мария, так звали ее, по-моему. И просила меня хотя бы поговорить с Бенгтом, если уж я не хочу с ним видеться. Она рассказывала о его депрессии, об одиночестве. По-видимому, она всерьез заботилась о нем.

— И что из этого вышло?

— Я попросила ее никогда мне больше не звонить.

— Один вопрос, и он тяжелый, — предупреждает Малин. — Ваш отец или Бенгт никогда к вам не приставали?

Ребекка Стенлунд становится на удивление спокойной.

— Нет, ничего такого не было. Иногда мне казалось, будто я что-то забыла, но нет, никогда…

Повисает долгая пауза.

— Хотя что я, собственно, знаю?

Зак поджимает губы.

— Вам неизвестно, были ли у Бенгта враги, такие, о которых нам следовало бы знать?

Ребекка Стенлунд качает головой.

— Я видела снимок в газете. Такое чувство, будто произошедшее имеет отношение ко мне, хочу я того или не хочу. От этого нельзя убежать, да? Как бы ты ни старался, прошлое тебя настигнет, правда? Словно ты привязан к столбу и способен двигаться, но никогда не сможешь освободиться.

— Кажется, вы все прекрасно понимаете, — вздыхает Малин.

— Он ведь был моим братом. Слышали бы вы его голос, когда он звонил! Это был голос самого одинокого человека на земле. И я захлопнула последнюю дверь.

— Ребекка, на кассу! Ребекка, на кассу! — раздается из микрофона.

— Что вы делали в среду вечером?

— Я была в Египте с моим мальчиком. В Хургаде.

«Загар оттуда», — догадывается Малин.

— Решились в последнюю минуту, этот мороз сводит меня с ума. Домой мы вернулись в пятницу.

Допив кофе, Малин встает.

— Думаю, это все, — бормочет она. — Нам пора.

Простил ли я тебя, сестра?

Все это началось не с тебя и закончилось не тобой, так есть ли мне что прощать?

Раскладывай же свои яблоки и дай своему ребенку такое воспитание, которого мы с тобой не получили. Дари ему любовь. Он плоть от плоти твоей.

Я не могу позаботиться о тебе, но я могу видеть тебя с высоты своего полета, куда бы ты ни направилась.

Я поглощал доброту Марии Мюрвалль, как скугахольмские бутерброды, копченую колбасу или несоленое масло. Я мылся, как она велела, гладил свои брюки, слушал, чему она учила меня, верил тому, что она говорила о человеческом достоинстве. Но о каком достоинстве можно вести речь после того, что случилось в лесу?

О какой чистоте?

О какой ясности?

Ты должна парить здесь со мной, Мария, а не сидеть там, где ты сидишь.

Разве я не прав?

Не должны ли мы все парить, лететь вперед, как та зеленая «вольво» там, внизу, на шоссе.

Пригород Хюскварна.

Здесь производятся газонокосилки, винтовки на лося и дробовики для всех видов охоты. Спичечный тролль[36]глядит на озеро Веттерн. Здесь утонул Йон Бауэр,[37]когда паром потерпел крушение. И никакой тролль не спас его.

Не в этих ли дремучих лесах обрел покой его дух?

В салоне никакой музыки — Малин запретила. Двигатель заикается, напоминая ей, что пора зарядить мобильник.

Снова голосовая почта.

«У вас новое сообщение».

«Это Эбба Нильссон, секретарь социальной службы. Вы искали меня вчера вечером. Сегодня я дома в первой половине дня. Перезвоните мне, если вам не трудно».

Используйте информацию, перезвоните по номеру…

Один, два, три сигнала.

Опять никого? Нет…

— Да. С кем я говорю?

Писклявый голос, словно между связками отложился жир. Малин представляет себе Эббу Нильссон: низенькая полная дама пенсионного возраста.

— Это Малин Форс из полиции Линчёпинга. Мы пытались связаться с вами.