Человек, стрелявший ядом - Сергей Плохий

Настойчивый агент мгновенно придумал, что возразить начальнику. Он сказал, что ему трудно было бы провести столько времени в состоянии неопределенности и он предпочел бы наладить личную жизнь, прежде чем переходить к учебе и выполнению новых заданий. Шелепину его доводы показались убедительными. Он сказал Богдану, что благонадежность Инге в Восточной Германии проверят. «У нас с нашими друзьями из Демократической республики хорошие отношения. Если она такая, то мы не имеем ничего против». Председатель посоветовал Сташинскому вначале привезти невесту в Москву на пару недель, познакомить ее с советской действительностью, а потом рассказать правду о службе в КГБ и сделать ей предложение. В Москве, понятное дело, сотрудники КГБ сами бы нашли возможность изучить фройляйн Поль. Сошлись на том, что Богдан поедет в Германию на Рождество и привезет оттуда невесту в СССР144.

Вечером, после приема у Шелепина, Богдан Сташинский обмыл орден с Аркадием Фабричниковым и неким Николаем Николаевичем, еще одним офицером, назначенным опекать его в Москве. Судя по рассекреченным биографиям сотрудников КГБ, речь идет о подполковнике Николае Кравченко. Он служил помощником генерала Ищенко, начальника отдела по разработке экспатриантов и эмигрантов.

Фабричников, русский, сражался с немцами в рядах Красной армии, а в органы попал уже после войны. Одним из первых его заданий было раскрыть польское подполье на западе Украины. С польских националистов он переключился на украинских, сначала в Чехословакии, затем в Германии. Разрабатывал находившиеся в Мюнхене радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа» (их вещание на страны соцлагеря финансировали США). В Берлин Фабричников впервые приехал в феврале 1954 года, а к 1957-му в берлинском ЦРУ его уже знали как офицера КГБ.

В октябре 1959 года, едва ли не одновременно с убийством Бандеры, майор уехал в Москву. По коридорам Карлсхорста ходил слух, что он, признанный эксперт по делам эмиграции, выступил против устранения вождя ОУН, доказывая, что тот превратится в мученика. Что бы Фабричников об этом ни думал, при Сташинском он не откровенничал. Успешная операция несла с собой награды и продвижение по службе не только исполнителю, но и вышестоящим офицерам. Николай Кравченко, третий в компании, получил высшую ведомственную награду – знак почетного сотрудника госбезопасности – в тот же день, когда Сташинскому вручили орден. Весьма вероятно, что именно он координировал ликвидацию Бандеры из Москвы145.

У Сташинского был повод праздновать. Свадьбе с Инге Поль уже почти ничего не мешало. В середине декабря он подробно обсудил с Кравченко, как повести себя с невестой и ее берлинской родней. Перед приглашением в Москву он должен был признаться, что служит не в министерстве внешней торговли ГДР, а в другом министерстве – Штази. И что начальство якобы решило поощрить его за усердную службу курсом подготовки для работы в Западной Германии. Потом Богдану следовало предложить Инге учиться вместе с ним, чтобы она помогла ему в важном задании – борьбе за мир на территории ФРГ. Согласно такому плану, вербовка опиралась бы и на личный мотив – желание выйти за Сташинского, и на мотив идеологический. Если Инге согласится бороться за мир вместе с ним и под крылом Штази, он пригласит ее в Москву, а там уже расскажет правду. Точнее, полуправду о том, как они вместе будут служить в КГБ. Сташинский не возражал146.

Когда «Йоши» вернулся в Берлин, Инге бросилась ему на шею. Он сказал, что не приедет раньше лета, но нежданно-негаданно выпросил маленький отпуск на Рождество. Приятная неожиданность. До его возвращения Инге получила лишь одно письмо – как будто из Варшавы. (Уезжая в Москву, Богдан уверял девушку, что будет жить в польской столице.) На самом деле, он послал ей два письма, но первое, переданное им куратору для отправки из Варшавы, загадочным образом исчезло по пути в Берлин. Сташинский подвез невесту домой после работы, и они провели сочельник вместе с семьей Поль в поселке Далльгов, у самой границы Западного Берлина. За столом всех интересовало, как «Йозеф» провел время в Варшаве, но он предпочитал обсуждать другие темы.

После праздничного ужина Богдан с Инге пошли в дом, где она снимала комнату. По дороге он поинтересовался у невесты, не просил ли ее кто-нибудь в последние дни спрятать у себя пакет. К облегчению Сташинского, ничего такого не было. Он подозревал, что кураторы из КГБ хитростью всучат ей передатчик, чтобы подслушивать их разговоры. Полковник Деймон ничтоже сумняшеся попросил его самого записать на пленку их разговоры с Инге. «Он объяснил причину, по которой хотел это сделать, – показал Сташинский на суде. – Не потому, что мне не доверяют». Куратор хотел лишь «помочь» жениху узнать, что Инге думает на самом деле. «Мол, я нахожусь в близких отношениях с невестой и поэтому не всегда могу правильно воспринимать ее ответы, а вот он мог бы ее ответы понять хорошо». Само собой, КГБ не доверял полностью даже столь ценному агенту147.

Уильям Худ, вышеупомянутый офицер ЦРУ, писал позднее, что задачей любого куратора было деликатно довести своего подопечного «до такого состояния, чтобы тот не мог ничего утаить – ни самой пустячной информации, ни самой интимной детали личной жизни». И далее:

Кураторы Сташинского из КГБ явно следовали общему правилу спецслужб, а вот их суперагент правила собирался нарушить. За годы в рядах чекистов Сташинский научился водить кураторов за нос. Он понял, что лучший способ отказать – в общем согласиться, но указать на объективные причины, по которым выполнить именно этот приказ трудно или невозможно. Сташинский был якобы обеими руками за то, чтобы подслушивать Инге, но с сожалением указал Деймону на максимальное расстояние до передатчика – двести метров. В таком случае, возле дома пришлось бы припарковать фургон с оборудованием для прослушки. А поскольку дом стоял на отшибе, далеко от других, чужая машина наверняка вызвала бы подозрения. Деймону оставалось только согласиться с Богданом и отказаться от идеи записать его разговор с Инге.