Забытый плен, или Роман с тенью - Татьяна Лунина

– Не говори ерунду!

– Тебе делали когда-нибудь операцию?

– Нет, то есть да. Аппендицит.

– Какое счастье, когда удаляют никому не нужный гнилой отросток... А почему ты ничего не спрашиваешь о нашем сыне? – Вялые интонации плохо вязались с изменившимся взглядом – жестким, ледяным, требующим не юлить.

– Я все знаю. Мне очень жаль, правда.

– В чем правда, Лебедев? Мой сын не захотел жить на этом свете. Может, он даже рад, что ты помог ему отправиться на тот, говорят, там хорошо... Он умный мальчик, ушел от предательства, от необходимости за что-то сражаться, вечно вкалывать, кого-то давить, врать, притворяться, трепать себе нервы – разве стоит в такую жизнь приходить, Андрей? Ты же именно так живешь, значит, лучше других знаешь ответ. Скажи, только честно, стоит? – Бедняга была раздавлена и плохо соображала, что за чушь городит, только понимание этого помогло ему сдержаться. Другому в другой ситуации за подобное высказывание пришлось бы ответить сполна. Никто не смеет определять, по каким правилам живет Андрей Лебедев. Разумеется, в этой жизни приходится иногда давить, иначе не расчистить дорогу от мелкой сошки и мрази, какая кишит под ногами. Чтобы не только себе – другим, которые следом, шагалось легко. Тому, кто способен лишь топтаться на месте, действительно лучше не появляться на свет. А навешивать на одного все ярлыки – подловато и глупо. Они фальшивили оба – пара наивных болванов, пытавшихся подменить прошлым сегодняшний день. За эту подмену обоим теперь и платить. – Дай попить.

– Тебе можно?

– Мне теперь все можно, – усмехнулась она, – даже откровенной можно быть и спокойной. Такая роскошь ведь доступна не каждому, согласен?

– Тебе виднее. – Он наполнил чашку минеральной водой без газа, хотел поднести к потрескавшимся губам.

– Не надо, я сама. – Татьяна остановила чужую руку, обхватила своими двумя белый фарфор, сделала несколько жадных глотков и, довольная, откинулась на подушку. Лебедев поразился, как постарела она за эти два дня. – Так вот, ни сына, ни меня не жалей, не надо. Про сына уже все сказано, про себя добавлю одно: я потеряла только надежду, ничего больше... Но что такое надежда, Лебедев? Подпорка для слабых, чтобы удобнее по жизни шагать. А я, Андрюша, не шагать хотела – летать. Так на кой ляд мне теперь этот жалкий костыль? – Не дожидаясь ответа, снова отвернулась к стене и замолчала. В одноместной палате наступила тишина, слышно было, как за дверью женский голос просил какую-то Олю сменить в двадцать пятой палате капельницу, потом там тоже все стихло. Лебедев решил, что Татьяна задремала, и поднялся со стула. – Подожди, – остановил голос без намека на сон, – успеешь сбежать. Хочу тебе что-то сказать, другого случая больше не будет. – Она резко развернулась на сто восемьдесят градусов, немигающим взглядом уставилась на «беглеца». – Разберись со своей жизнью, Лебедев. Пойми, наконец, что твоей жизни нет никакого дела до твоей души. Твоя душа, дорогой, просто забыта, а что забыто – мертво. Не смей быть живым мертвецом, Андрей! Не позволяй судьбе так над собой изгаляться, черт тебя побери!

– Успокойся, Танюха, тебе нельзя волноваться. Лучше поспи, завтра поговорим, ладно?

– Волнуется человек, Андрюша. А я теперь – автомат с парой функций для входа и выхода... Позови медсестру, она, наверное, на посту, в коридоре. И прекрати, наконец, таращиться, как таракан на воробьиху, никто тебя не склюет. Иди, Лебедев. А завтра не приходи, не нужно. Мне визиты противопоказаны, устаю от них очень. – Вытянула вдоль тела руки, сомкнула глаза и затихла – страстная ревнительница чужой души, проморгавшая счастье для собственной. Андрей осторожно поправил загнувшийся край одеяла, потом вышел, бесшумно прикрыв дверь. Он знал, какое слово способно их примирить, но произнести его не смог бы даже под пыткой...

Это была последняя встреча, больше они не виделись никогда. Татьяна категорически отказалась от его посещений, не сочла нужным сообщить о своей выписке из больницы, не предупредила, когда приедет за вещами, а явилась, заведомо зная, что хозяина дома нет. Она не отвечала на телефонные звонки, не звонила сама, квартира на набережной пустовала, а в «Оптике» девицы опускали глаза и бормотали, что «Татьяна Иванна уехала по делам». Лебедева выпала из лебедевской жизни, и кажется, теперь уже навсегда. Поначалу его грызла совесть, мучила вина, потом ненужные мысли стали вытесняться делами, жизнь возвращалась в привычную колею. Аркадий неожиданно проявил тактичность, с вопросами о пропавшей не приставал. Младший Олевский, по настоянию новой родни сменивший фамилию матери на отцовскую, успешно сдал выпускные экзамены. Андрей Ильич решил отправить его в Лондон: изучать экономику и шлифовать язык. Евгений решение партнера одобрил:

– Мысль неплохая, я бы даже сказал, отличная. Фирме не помешает свой экономист, который будет для нас разбиваться в лепешку.

– Может, для себя? Не забывай, Аркадий – совладелец «Оле-фармы».

– А кому он этим обязан? Если б не мы, гнить бы сейчас мальчишке рядом со свиньями на Кубани.

– Ты говоришь о сыне нашего друга. И его тетка, насколько мне помнится, бухгалтер, а не свинарка.

– На хуторе бухгалтер мало чем отличается от свинаря. Там отовсюду несет навозом, ничто не перешибет такой «аромат».

– Прислушайся к себе, когда кряхтишь на толчке, может, тогда поймешь, что мы все воняем одинаково. Ты, дорогой партнер, похоже, засиделся в своем кабинете, подзабыл, какой душок иногда в наших цехах.

– Этот душок ласкает носы, Андрюха, он делает жизнь приятной, впрочем, как и кряхтение на толчке. Не покряхтишь – не ощутишь радости бытия, – ухмыльнулся Егорин. – Как тебе мой афоризм?

На лебедевском столе включилась кнопка громкой связи.

– Слушаю тебя, Анастасия.

– Андрей Ильич, вы просили напомнить о встрече в Думе. Водитель ждет внизу. И вы не завтракали, – в заботливом голосе прозвучали укоризненные нотки, – а уже время обеда. Может быть, принести что-нибудь?

– Настя, запомни мои слова, повторять не буду. Здесь я приказываю, но не прошу – это во-первых. Во-вторых, я достаточно взрослый, чтобы меня опекать, понятно?

– Да, Андрей Ильич, извините, – виновато пискнул голосок и отключился.

– Хамоват, но почему-то любим, – вздохнул Евгений. – Раскроешь секрет своего обаяния, дорогой Андрей Ильич?

– Как-нибудь, – буркнул тот. – А теперь выметайся из моего кабинета, тебя твой заждался.

– Андрюха, постарайся найти с этим чванливым сопляком общий язык, заручись его поддержкой, – не обиделся на сухой тон Егорин. – Не ерепенься, если он будет чересчур нос задирать, засунь пока свою гордыню куда подальше.

– Может, тогда оторвешь задницу от стула да поедешь на встречу вместо меня?

– Шутишь? Я этих политиков на дух не выношу!

– Тогда заткнись и не лезь со своими советами.

Евгений вдруг хлопнул себя по лбу:

– Черт, совсем вылетело из башки! Мне же Львович звонил.