Чистилище. Книга 1. Вирус - Валентин Бадрак

«Да, да», – шептал он в ответ с глупой полуулыбкой, но ужас вдруг внезапной вероломной силой сковал его мозг, и в один миг даже потревоженные прелести Вероники потеряли смысл. «Вот оно, чертово проклятье!» Когда Лантаров понял нахлынувшее из бездны содрогнувшейся души бессилие, ему захотелось грубо оттолкнуть от себя изнемогающее от любви тело, которое он еще минуту назад боготворил. Но Вероника уже странным образом не реагировала на отсутствие у него адекватной мужской реакции; она слишком завелась сама и казалась опьяненной одним уже сближением тел. Она как бы сосредоточилась на своих собственных ощущениях. Такое обхождение Лантарову даже понравилось, показалось спасительным в создавшейся ситуации. Но контакт с ее прелестями уже не приносил ему пьянящего наслаждения и лишь вызвал какую-то роковую, безудержную тоску.

Ее тело корчилось от экстаза, его же душа оставалась одеревенелой и раздавленной от безысходности. Чтобы не закричать, она широко раскрыла рот и, подобно рыбе, судорожно глотала воздух, пока при вздохе не стал возникать грудной свистящий звук, похожий на сдавленный крик. Лантаров свободной рукой крепко обхватил ее за талию и находился в двух мирах одновременно. Вероника, уткнувшись лицом в его грудь, еще некоторое время извлекала из себя безумные, клокочущие звуки, пока наконец не застыла в полуобморочном состоянии.

Пауза длилась несколько томительных мгновений, и она подняла на него глаза. В полумраке они светились, как у насытившейся нимфы, от истомы и неподдельного лукавства. Лантаров увидел, что это были глаза совсем другой женщины, не той, которую он знал прежде в облике одной из успешных сотрудниц компании. Это были глаза, затянутые поволокой пробужденной страсти, которые – в этом он был абсолютно уверен – не видел в этой компании никто. Эти глаза, кроме того, знали какой-то небезопасный секрет, потому что Вероника с полуоткрытым млеющим ртом стала медленно сползать вниз перед ним. Вероника, горделивая и неприступная, теперь в считаные мгновения превращалась в коварную плотоядную обольстительницу-рабыню. «Нет, нет, не надо… этого», – зашептал он ватным голосом жалобно. Как же он себя ненавидел в этот чудовищный момент! Неудавшийся герой руками схватил свою возлюбленную за плечи и затем, чтобы скрыть свое замешательство, крепко прижал к себе. Она понимающе застыла в объятиях, а он еще долго поглаживал ее плечо, спину свободной рукой. Перевозбужденному и шокированному происходящим, ему надо было теперь немало усилий, чтобы успокоиться. Но все-таки он уже чувствовал, что эта молодая львица не станет насмехаться над его слабостью, потому что она другая по сути, глубже и многограннее всех тех, с которыми ему хотелось разделить восторг физического сближения. И она была единственная, к кому он испытывал такое неотвратимое влечение.

1

—Во мне всегда жила яркая радужная фантазия – а может, это в самом деле когда-то в детстве случилось, – будто мы с мамой сидим на солнышке, нежась под теплыми лучами. И повсюду сказочный запах цветов… Правда, это видение быстро исчезает. И оно долго не появляется, когда я вижу периодически повторяющийся сон. Будто я прихожу домой, звоню в дверь, мать открывает и не узнает меня. Я с яростью доказываю, что я – ее сын, а она через некоторое время все равно закрывает передо мною дверь… После этого сна мне хочется умереть…

Лантаров удивлялся своей словоохотливости. Хотя в глубине души знал, что рассказывает Шуре сокровенные вещи потому, что попросту больше некому выговориться. И потому, что Шура завтра выписывается, и, вероятно, они уже никогда не увидятся. Исповедуется незнакомцу, как бывает в поезде. Но не только поэтому. Лантаров ощущал подступающий страх. Гипнотизирующий и сковывающий его, вызывающий оцепенение. Опять он останется наедине со своей болью, неподвижностью, неизвестностью и почти полным отсутствием будущего – он до сих пор полностью не знает, кто он. Шура же в его новой полужизни-полусуществовании оказался единственной зацепкой, как у скалолаза, понимающего, что вниз возвращаться еще опаснее, а для движения вверх пальцы попросту не находят опоры.

– Но если ты так думаешь, верно, это не видение, а так оно однажды и было. И я бы на твоем месте позвонил матери.

– Я сам иногда готов позвонить, но, к сожалению – или к счастью? – у меня попросту нет ее номера. Вернее, номер был в моем телефоне, но я его никогда не старался запомнить. А она живет себе в Москве или, может быть, еще дальше – никто не знает, куда ее может занести, – и даже не подозревает о моих проблемах. Бывало, что мы по три-четыре месяца вообще не общались – из-за взаимных обид и непрестанных упреков.

– Но есть тысячи способов разыскать ее…

– Показать меня, убогого, немытого беспризорника, практически бомжа, в телепередаче «Разыскиваются пропавшие дети»? Нет уж, до этого я не дойду. Лучше подохнуть в этой зловонной берлоге.

Шура нахмурился, но пропустил мимо ушей выплеснутую горечь.

– Нет, я имел в виду другое. Ты напишешь записку, укажешь адрес, а я отвезу ей домой. Если ее нет, попросту воткну в дверь.

– Идея, конечно, хорошая, мне только надо вспомнить адрес. Я ведь не жил с ней несколько лет. После того как я от нее съехал, она продала старую двухкомнатную и купила новую квартиру, в которой жила со своим новым мужчиной. Я там был у них только один раз – на ее дне рождения. – Лантаров махнул рукой. – Да и тогда, я помню, мы здорово поругались, хотя даже не могу вспомнить из-за чего. Если бы оказался за рулем, то наверняка бы вспомнил, как туда ехать…

– Ты обязательно вспомнишь, ведь твоя память уже восстановила очень многое из прежней жизни. Значит, все будет в порядке. И маму твою мы разыщем.

– Если только в этом есть смысл… Лично я не уверен…

Лантаров печально улыбнулся. Но к Шуре он проникся еще большим доверием. Шура при всей своей необычности и обособленности сам вызывался помогать тем в палате, кто совсем не мог передвигаться. Он порой оказывал неоценимые услуги, о которых не всегда можно обратиться к вечно спешащему, озабоченному медперсоналу. На днях Шура где-то отыскал ножницы и вполне сносно остриг волосы основательно заросшего Лантарова и еще одного мученика убойной палаты. Вообще в отношении Лантарова, который оказался самым одиноким во всем травматологическом отделении, он проявлял буквально отеческую заботу. И молодой человек принимал эти жесты великодушия с благодарностью, незаметно все больше привязываясь к этому странному пациенту.

– Дружище, да у тебя кожа на спине уже, как папиросная бумага. Если не предпримешь шаги к своему спасению, она попросту расползется, лопнет. Запомни, ответственность за свое выздоровление несешь ты один – врачи тут вообще ни при чем!

Поначалу Лантаров жалобно ныл, вызывал на помощь сестру или санитарку. Тогда Шура брался аккуратно поворачивать парня и мазать ему спину мазью с отвратительным запахом. Ее, как он признался, приготовила Евсеевна.

– Кирюша, Евсеевна – добрая волшебница, и такие рецепты, как она, поверь мне, ни один здешний врач не знает.