Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Вот и конец моей репутации, подумал я. Ничего хорошего, когда тебя подозревают в поджоге магазина; но если кто-то увидит меня здесь, насквозь мокрого, пахнущего пивом да еще и в компании молодой мусульманской женщины — очень молодой, незамужней мусульманской женщины! — которая к тому же проявляет все признаки глубокого душевного расстройства, которая, если б только это ей вдруг пришло в голову, могла неправильно истолковать тот импульс, что заставил меня сейчас оказаться рядом с ней, и вполне была бы способна, пребывая в смятении, обвинить меня в нападении на нее или хуже того…

— Пожалуйста, Алиса. Послушайте меня. — Мой голос прозвучал резче, чем я хотел. — Вы замерзли. Вы здесь можете просто умереть. Вы должны позволить мне проводить вас домой.

И снова она помотала головой.

— Но почему же нет?

Молчание. Эта девица явно не желала со мной разговаривать.

— Ну хорошо, — сказал я. — Я не поведу вас домой. Но и здесь вы оставаться не можете. Я приведу вашу мать, и она…

Нет. Нет.

— Тогда вашу сестру? Кого-то из ваших подруг?

И снова: нет.

Мое терпение подошло к концу. Господи, какая нелепость! Если бы эта девушка было одной из наших, я бы, ни минуты не сомневаясь, отвел ее домой. Но она была из Маро, где я считался персоной нон грата, где любой намек на насилие мог быть воспринят чрезвычайно плохо.

Однако немыслимо было и оставить ее без присмотра — даже на десять минут или сколько мне понадобилось бы, чтобы сбегать за врачом. Девушка, которая один раз уже прыгнула в реку, всегда сможет сделать это и еще раз. А поскольку Алиса Маджуби попросту не в себе после случившегося, то ей просто необходимо, чтобы кто-то за ней присмотрел — по крайней мере, пока не минует кризис. Ей необходима горячая ванна; ей нужно переодеться и лечь в постель; возможно, немного поесть…

О том, чтобы отвести ее в мой дом, и речи быть не могло. Нужна была женщина, способная во всем этом разобраться. Сперва я подумал о Каро Клермон — у нее с общиной Маро установились вроде бы неплохие отношения; но одна лишь мысль о том, что придется с ней объясняться… Нет, только не с ней!

Жозефина? Она добрая душа. И я знал, что она никому ничего не скажет. Но могу ли я просить мусульманскую девушку остаться в доме, где подают спиртные напитки? Жолин Дру, школьная учительница? И верная подпевала Каро Клермон! И к тому же жуткая сплетница — к утру все в Ланскне будут знать об этом скандальном происшествии…

И тут меня осенило. Да, разумеется! Вот место, где Алиса будет в полной безопасности; где никто ничего не узнает о ее местонахождении; где с ней станут обращаться как с членом семьи…

Четверг, 19 августа

Я очень долго не засыпала. Разбудил меня стук в дверь. Кто-то настойчиво и громко стучался — сперва в дверь, а потом еще и в ставни забарабанил. Анук и Розетт вдвоем занимали просторную кровать в спальне, а я спала в гостиной на софе и теперь, когда сон мой столь внезапно прервался, никак не могла понять, где я; казалось, что я запуталась в тенетах, раскинутых волшебным ловцом снов между одной жизнью и другой.

Стук стал еще более настойчивым, и я, накинув халат, встала и открыла дверь. На пороге стоял Рейно — какой-то странно застывший и одновременно ощетинившийся, готовый к обороне, — а рядом с ним совсем юная девушка в черном хиджабе. От обоих пахло речной водой, и девушка, которой на вид было не больше восемнадцати, вся дрожала.

Рейно начал что-то объяснять, и объяснения получались у него столь же неуклюжими, как и он сам.

— Извините за ночное вторжение, но она не позволила мне отвести ее домой. И не желает говорить, почему прыгнула в Танн. Я по-всякому просил ее поговорить со мной, но она мне не доверяет. Как, впрочем, и все они. Вы простите, что я взваливаю все это на вас, но я просто не мог понять, как мне…

— Пожалуйста, перестаньте, — прервала я его. — Все эти объяснения могут подождать до завтра.

Я улыбнулась девушке, явно исполненной подозрений и следившей за мной мрачным взглядом, и сказала:

— Знаешь что, чистые полотенца у меня имеются и кое-какая одежда тоже; я думаю, она тебе подойдет. Сейчас я быстренько согрею воды, и ты сможешь вымыться и переодеться. К сожалению, электричества у нас пока нет — Люк сказал, что его включат в лучшем случае через несколько дней, — но есть свечи, и плита еще горячая, так что ты у нас моментально согреешься. А вы, Франсис, — я повернулась к Рейно, — пожалуйста, не волнуйтесь. Вы все сделали правильно. Так что постарайтесь судить себя не слишком строго. Ступайте поскорее домой и попробуйте хоть немного поспать. Все остальное, как я уже сказала, может спокойно подождать до завтра.

Рейно, похоже, колебался.

— Но… вы ведь даже не знаете, кто она такая…

— А разве это имеет какое-то значение? — удивилась я.

Он одарил меня хорошо мне знакомым леденящим взглядом и вдруг улыбнулся.

— Никогда не думал, что скажу это вам, но, знаете, мадам Роше, я очень рад, что вы здесь!

И, сказав так, он повернулся и пошел прочь — весь застывший, немного неловкий. Любому другому он мог бы показаться скучным и к тому же весьма сомнительным типом — особенно сейчас, когда он, весь мокрый и грязный, слегка прихрамывая (он был босиком), спускался с холма по каменистой дорожке, а потом исчез в ночи. Но я-то видела глубже; я видела его душу, хотя он всегда так старательно ее прятал. Я видела больше других; я видела, что воздух над тем местом, где он только что прошел, словно дрожит от множества разноцветных маленьких радуг.

Четверг, 19 августа

До четырех часов утра я возилась, устраивая нашу неожиданную гостью в маленькой спаленке на чердаке; в эту совсем крошечную комнатку почти треугольной формы удалось втиснуть только узкую кушетку. Но там было вполне чисто и удобно; из маленького окошка, находившегося как бы в вершине «треугольника», открывался чудесный вид на Маро, а из сада доносился аромат персиков.

Анук, разумеется, разбудили наши голоса, но Розетт спала; она вообще способна проспать все, что угодно. Мы не стали ее будить. Я приготовила для гостьи постель, а Анук сварила горячий шоколад с кардамоном, лавандой и валерианой, чтобы девушке было легче уснуть.

Вымывшись и переодевшись в старую фланелевую ночную рубашку Арманды, с тщательно расчесанными и высушенными длинными волосами, эта девушка выглядела совсем юной, даже моложе, чем мне сперва показалось; ей можно было дать лет шестнадцать, от силы семнадцать. Темные глаза цвета кофе-эспрессо, казалось, занимали пол-лица. Она приняла от Анук чашку горячего шоколада, но говорить с нами по-прежнему отказывалась, хотя больше уже не дрожала, лишь временами вздрагивала, как дремлющая кошка. Она с явным любопытством посматривала на Анук, и я решила оставить их вдвоем; я надеялась, что ей, возможно, легче будет начать разговор с кем-то более близким по возрасту; однако она так ничего и не сказала и в конце концов просто уснула прямо за столом у топившейся плиты, пока Анук пела ей ту колыбельную, которую и мне когда-то часто пела моя мать: