Пушки царя Иоганна - Иван Оченков

Так бы и провел парень всю жизнь схимником в монастыре, кабы не стали собирать ополчение. Защемило отчего-то сердце у послушника, и припомнил он, хоть и смутно, как надевал сброю отец, собираясь на службу. Как, провожая, крестила его мать. В общем, на вечерне отрока еще видели, а заутреню служили уже без него. Ни оружия, ни коня у него, конечно, не было, да и годами он был невелик, так что в рать его не взяли. Прибился парень к посохе, вместе со всеми ладил острожки, копал и носил землю, помогал поднимать на валы пушки. Острожек, который они построили и обороняли, командовали мало кому ведомые в ту пору князь из неметчины Иван Мекленбургский да стрелецкий сотник Анисим Пушкарев. Именно на них пришелся главный ляшский удар, и неведомо как они все живы остались. Но бог миловал – отстояли Москву. Когда же отбились, взялись по военному обычаю собирать добычу с валявшихся вокруг вражеских трупов да делить ее, тут и выяснилось, что Первак грамотен. Получилось это случайно: среди добычи оказалась неказистая медная вапница[35] с чернилами. Будь она серебряной или хоть чуть искуснее сделанной, на нее нашлись бы охотники, а так…

В общем, парень набрался смелости и попросил ее себе, тут и открылось. Пушкарев тогда взял его к себе в сотню. Грамотных людей тогда на Москве мало было, вот так и стал Первушка писарем в стремянном полку. Покуда названые дочери Пушкарева малы были, жил он у него. Но как старшая из них, Глаша, в возраст входить стала, так и потерял покой молодой стрелец. Хотел было уже кинуться в ноги к своему благодетелю, ставшему к тому времени полуголовой, но Анисим вдруг добился, чтобы Первака взяли в приказ подьячим. Оно, конечно, большое повышение для сироты, да только пришлось жительствовать в ином месте. А Пушкарев, провожая, на так и не высказанный вопрос сказал просто: вот станешь дьяком, тогда и поглядим. А чего смотреть, в дьяки разве так просто выбьешься?..

Вот и сейчас молодой человек спешил на службу в кремль. Размещались приказы в больших П-образных палатах на Ивановской площади, построенных еще при царе Борисе. Правое крыло было целиком занято Стрелецким, Пушкарским и Рейтарским приказами, старшим судьей в которых был царский ближник – окольничий Вельяминов. Пройдя малыми сенями, пристроенными к палатам со стороны Москвы-реки, Первак добрался до своего присутствия и, перекрестившись на образа, занял место за своим столом. Всего столов было четыре. Первый звался «московским» и занимался стрелецкими полками, расквартированными в столице. В ведении второго, называемого «городовым», находились все прочие стрельцы царства. Третий звался «оружейным» и заведовал всеми мастерскими в стране, занимающимися производством оружия, кроме пушек. Раньше был еще «бронный», но его дела давно передали в Рейтарский приказ, а четвертый стол ныне занимался полками нового строя и получил название «солдатский». Вот за этим столом и трудился бывший послушник вместе со старшим подьячим Агафоном Воеводиным. Дел у них было менее других, потому и сидели за столом они только вдвоем. Прочие столоначальники были дьяками и имели в подчинении двух, а то и трех подьячих. Руководил приказом думный дьяк Фадей Селиверстов, а вторым судьей был московский дворянин Семен Квашнин. Впрочем, он, как и первый судья, появлялся в приказе нечасто, а лишь когда в том была надобность. Происходил он из тульских боярских детей и ни в жизнь бы не дослужился до таких чинов, кабы не угодил в свое время в плен к свеям вместе с Вельяминовым. Там их взял на службу будущий русский царь Иван Федорович, и с тех пор дела у Квашнина пошли в гору. Как, впрочем, и у всех, кто нанялся тогда к чудно́му немецкому герцогу.

Работа у Первака спорилась: пока старый Агафон, задумчиво шлепая губами, перебирал челобитные, парень успел перечитать все поступившие к ним требования, отмечая на вощеной дощечке, куда и сколько надобно всяких припасов и амуниции. Затем, взяв чистый лист бумаги, быстро перенес на него получившуюся цифирь и тут же присыпал песком. Селиверстов, заметив, что молодой подьячий закончил работу, тут же взялся проверять, но, не найдя к чему придраться, удовлетворенно цокнул языком.

– Молодец, Первушка, – похвалил он парня немного скрипучим голосом, – быстро управился. Никита Иванович велел сей документ, как готов будет, не мешкая ему доставить. Так что дуй к нему: одна нога здесь, другая там!

– Да ты что, Фадей Фролыч, – испугался тот, – как же я к самому Вельяминову, он же в царских палатах, поди…

– Ты что, ополоумел, – удивленно спросил дьяк, – кто тебя, такого оборванца, в палаты пустит? Ступай в сторожевую избу, там он сегодня.

– А может, все же скорохода? – с надеждой в голосе спросил парень. – А то вдруг не поспею…

– Не поспеешь, так батогов попробуешь, каковы они на вкус, – философски заметил руководитель приказа, – да и вязью на грамотах не скороход пишет, а ты, болезный. Сколь раз тебе говорено, что это не царские указы. Теперь вот радуйся, заметили дурака. Ступай, говорю, покуда не осерчал!

Делать нечего, пришлось, поклонившись на прощанье дьяку, надевать на буйную голову шапку и бежать куда велено. Сторожевая изба тоже относилась к их приказу и была местом немного зловещим. Собственно, это была никакая не изба, а крепкая башня, в которую привозили злоумышленников, пойманных стрелецкими караулами. Там проводили первое дознание, и если подозрения подтверждались, то узников отправляли в Разбойный приказ, а то и прямо на съезжую. И хотя никакой вины Первак за собой не чувствовал, а все же сердце немного екало.

– Здорово, чернильная душа, – поприветствовали его знакомые стрельцы, стоящие на часах у ворот, – не сопрел еще в подьячих-то?

– И вы здравы будьте, – не стал чиниться парень, – слава богу, на службу не жалуюсь. Окольничий Вельяминов Никита Иванович здесь ли?

– Ой ли, не жалуешься, – ухмыльнулся чернобородый Семен, – кафтан в заплатах да в чернилах, сапоги худые. В стрельцах-то попригляднее ходил! А Вельяминов здесь, тебя дожидается.

– Как «дожидается»?

– Да так, уж трижды справляться присылал, не пришел ли Анциферов Первушка, а то на дыбу вздеть некого.

– Да не слушай ты Семку, – усмехнулся второй стрелец, – ступай себе. Предупреждали нас, дескать, с приказа человек будет.

– Спаси тебя Христос, Игнат… – поблагодарил его парень и прошел внутрь.

Обоих судей он нашел на втором ярусе башни, где была устроена оружейная. Вдоль всех стен были встроены полки, на которых лежало множество всякого оружия: фитильные мушкеты и пищали перемежались с кремневыми карабинами и пистолями. С другой стороны навалом лежали сабли, палаши и связки наконечников для пик и стрелецких бердышей. Посередине стоял большой стол, за которым сидел сам окольничий, а с краешку сиротливо примостился писец и, высунув от усердия язык, записывал то, что ему диктовал расхаживающий вокруг Квашнин.

– Ружей кремневых, лютихской[36] работы, три сотни и еще двенадцать… записал ли?

– Записал, батюшка, записал, – кивал писец, продолжая выводить пером буквицы.