Идиот - Федор Достоевский

— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать, —сказал князь. — Давеча я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня такобрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас нетолько за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы,по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разветолько что слабый очень и нисколько не оригинальный.

Ганя язвительно про себя усмехнулся, но смолчал. Князь.увидал, что отзыв его не понравился, сконфузился и тоже замолчал.

— Просил у вас отец денег? — спросил вдруг Ганя.

— Нет.

— Будет, не давайте. А ведь был даже приличный человек, япомню. Его к хорошим людям пускали. И как они скоро все кончаются, все этистарые приличные люди! Чуть только изменились обстоятельства, и нет ничегопрежнего, точно порох сгорел. Он прежде так не лгал, уверяю вас; прежде он былтолько слишком восторженный человек, и — вот во что это разрешилось! Конечно,вино виновато. Знаете ли, что он любовницу содержит? Он уже не просто невинныйлгунишка теперь стал. Понять не могу долготерпения матушки. Рассказывал он вампро осаду Карса? Или про то, как у него серая пристяжная заговорила? Он ведь доэтого даже доходит.

И Ганя вдруг так и покатился со смеху.

— Что вы на меня так смотрите? — спросил он князя.

— Да я удивляюсь, что вы так искренно засмеялись. У вас,право, еще детский смех есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: “Хотите, явам руку поцелую”, — это точно как дети бы мирились. Стало быть, еще способныже вы к таким словам и движениям. И вдруг вы начинаете читать целую лекцию обэтаком мраке и об этих семидесяти пяти тысячах. Право, всё это как-то нелепо ине может быть.

— Что же вы заключить хотите из этого?

— То, что вы не легкомысленно ли поступаете слишком, неосмотреться ли вам прежде? Варвара Ардалионовна, может быть, и правду говорит.

— А, нравственность! Что я еще мальчишка, это я и сам знаю,— горячо перебил Ганя, — и уж хоть тем одним, что с вами такой разговор завел.Я, князь, не по расчету в этот мрак иду, — продолжал он, проговариваясь, какуязвленный в своем самолюбии молодой человек, — по расчету я бы ошибся наверно,потому и головой, и характером еще не крепок. Я по страсти, по влечению иду,потому что у меня цель капитальная есть. Вы вот думаете, что я семьдесят пятьтысяч получу и сейчас же карету куплю. Нет-с, я тогда третьегодний старыйсюртук донашивать стану и все мои клубные знакомства брошу. У нас маловыдерживающих людей, хоть и все ростовщики, а я хочу выдержать. Тут, главное,довести до конца — вся задача! Птицын семнадцати лет на улице спал перочинныминожичками торговал и с копейки начал; теперь у него шестьдесят тысяч, да толькопосле какой гимнастики! Вот эту-то я всю гимнастику и перескачу, и прямо скапитала начну; чрез пятнадцать лет скажут: “вот Иволгин, король Иудейский”. Вымне говорите, что я человек не оригинальный. Заметьте себе, милый князь, чтонет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что онне оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный.Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давечасъесть за это хотел! Вы меня пуще Епанчина оскорбили, который меня считает (ибез разговоров, без соблазнов, в простоте души, заметьте это) способным емужену продать! Это, батюшка, меня давно уже бесит, и я денег хочу. Нажив деньги,знайте, — я буду человек в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего подлееи ненавистнее, что они даже таланты дают. И будут давать до скончания мира. Выскажете, это всё по-детски или, пожалуй, поэзия, — что ж, тем мне же веселеебудет, а дело всё-таки сделается. Доведу и выдержу. Rira bien qui rira ledernier![15] Меня Епанчин почему так обижает? По злобе, что ль? Никогда-с.Просто потому, что я слишком ничтожен. Ну-с, а тогда… А однако же довольно, ипора. Коля уже два раза нос выставлял: это он вас обедать зовет. А я со двора.Я к вам иногда забреду. Вам у нас не дурно будет; теперь вас в родню прямопримут. Смотрите же, не выдавайте. Мне кажется, что мы с вами или друзьями, иливрагами будем. А как вы думаете, князь, если б я давеча вам руку поцеловал (какискренно вызывался), стал бы я вам врагом за это впоследствии?

— Непременно стали бы, только не навсегда, потом невыдержали бы и простили, — решил князь, подумав и засмеявшись.

— Эге! Да с вами надо осторожнее. Чорт знает, вы и тут ядувлили. А кто знает, может быть, вы мне и враг? Кстати, ха-ха-ха! И забылспросить: правда ли мне показалось, что вам Настасья Филипповна что-то слишкомнравится, а?

— Да… нравится.

— Влюблены?

— Н-нет.

— А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, небуду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можетевы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. Азаметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась?Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!

Ганечка вышел гораздо развязнее чем вошел и в хорошемрасположении духа. Князь минут с десять оставался неподвижен и думал.

Коля опять просунул в дверь голову.

— Я не хочу обедать, Коля; я давеча у Епанчиных хорошопозавтракал.

Коля прошел в дверь совсем и подал князю записку. Она былаот генерала, сложена и запечатана. По лицу Коли видно было, как было ему тяжелопередавать. Князь прочел, встал и взял шляпу.

— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там сидитза бутылкой. И чем он там себе кредит приобрел, понять не могу? Князь,голубчик, пожалуста, не говорите потом про меня здесь нашим, что я вам запискупередал! Тысячу раз клялся этих записок не передавать, да жалко; да вот что,пожалуста, с ним не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и дело с концом.

— У меня, Коля, у самого мысль была; мне вашего папашувидеть надо… по одному случаю… Пойдемте же…

Коля провел князя недалеко, до Литейной, в однукафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, вотдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился АрдалионАлександрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле сIndépendance Belge в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас жеотложил газету и начал-было горячее и многословное объяснение, в котором,впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти чтоготов.

— Десяти рублей у меня нет, — перебил князь, — а вотдвадцать пять, разменяйте и сдайте мне пятнадцать, потому что я остаюсь сам безгроша.

— О, без сомнения; и будьте уверены, что это тот же час…