Assassin's Creed. Кредо убийцы - Кристи Голден

– Я слушаю, – настороженно ответил он.

Карие глаза смотрели прямо в глаза Кэла, искорки в них вспыхивали и гасли. Взвесив и просчитав все, Риккин принял решение. Он поднялся и сделал жест в сторону остававшейся открытой двери.

– А не размять ли нам ноги? – предложил он. – Заодно избавитесь от покалывания.

– Галлюцинации больше не беспокоят? – спросила доктор София Риккин Муссу, пристально изучая его глаза в офтальмоскоп.

– Только то, что меня здесь окружает, – усмехнулся Мусса. Она улыбнулась в ответ, закрыла прибор, затем взяла планшет и начала записывать результаты осмотра.

– Анализ крови прекрасный, все показатели в норме, и глаза в идеальном состоянии.

– Отправите меня назад в машину? – спросил Мусса.

Он говорил непринужденным тоном, не меняя расслабленной позы, но все равно подозревал, что доктор Риккин его раскусила.

Желания возвращаться в машину ни у кого не было.

София провела тщательное обследование Муссы. Он был здоров и пребывал в отличной физической форме. Она сообщила ему, что и санитары тоже отзываются о нем положительно: он хорошо ест, со всеми ладит и усердно занимается физкультурой. Он пустил в ход все обаяние Батиста, но знал, что доктор Риккин не доверяет ни одному из своих пациентов.

Мусса стрельнул глазами в сторону стены, на которой висели фотографии – старые поляроидные снимки, вырезки из газет, вся история человека. «А может быть, все же одному доверяет», – поправил его зашевелившийся внутри Батист.

– Нет, тебе не нужно возвращаться в «Анимус», – ответила доктор Риккин, не отрываясь от своих записей. – Все, что нам нужно, ты уже показал.

Мусса не имел ни малейшего желания возвращаться в «Анимус». Но он вдруг осознал, что представления не имеет, что станет с ним – или с ними всеми, когда они больше будут не нужны. И у него появились страшные подозрения.

– Значит, нас можно отпустить? – спросил он совершенно искренне, без всяких хитрых подвохов из арсенала Батиста.

Очевидно, доктор Риккин не ожидала этого вопроса. Она подняла голову и посмотрела на Муссу, старательно скрывая свои эмоции под маской спокойствия. Конечно, она не была такой жестокой, как Макгоуэн, и уж точно немного симпатичнее его, но все равно оставалась одной из них. Она управляла «Анимусом» и вершила судьбами пациентов. Она не ответила, и Мусса решил, что это и был ответ на его вопрос.

«Дело дрянь», – подумал он, и в груди неприятно екнуло.

София отвела глаза в сторону, между черных бровей обозначилась напряженная складка. Затем она подошла к столу, оперлась о него руками и уставилась в монитор.

Мусса проследил за ней взглядом и увидел, что еще один доктор Риккин идет по коридору. Похоже, у ее отца неприятный разговор с мистером Линчем.

Мусса быстро перевел взгляд на лицо Софии. Что бы там ни происходило, ей это не нравилось. Мусса терялся в догадках: хорошо это или плохо.

Его взгляд метнулся к стеклянным шкафам. Батист пришел в повышенную готовность, мозг Муссы работал на бешеных оборотах, анализируя содержимое шкафов: старые мечи, манускрипты, произведения искусства, кинжалы, ювелирные украшения.

Одну вещь Батист – и Мусса – узнал безошибочно: украшенные филигранью контейнеры из дутого стекла, легко умещающиеся на ладони.

Не сводя с них глаз, Мусса спросил:

– А что вы хотите получить от новичка?

София, казалось, забыла о его присутствии, все ее внимание поглощала разыгрывающаяся перед ней сцена.

– Благо для всех нас, – рассеянно ответила она. – И для тебя тоже, Мусса.

– У вас произошла рассинхронизация в «Анимусе», – сказал Алан Риккин Кэлу, когда они проходили мимо стоявших с безучастными лицами охранников. Они едва посмотрели в сторону Кэла. И это вызвало у Кэла странное ощущение. – Мы не хотим, чтобы это повторилось.

Алан Риккин остановился у двери и ввел код. В этой комнате Кэл еще не был.

– Мы называем это место «комнатой беспредельной пустоты», – сообщил Алан Риккин.

Дверь открылась, и Риккин отступил в сторону, пропуская Кэла вперед.

«Комната беспредельной пустоты» не была пустой…

Здесь было много людей, одетых в одинаковые серые брюки и белые рубашки, такие же, какие Кэл видел на других пациентах. Но эти люди не ели курицу и не бросали мяч в кольцо. Они бесцельно бродили по комнате, или неподвижно стояли, или сидели, глядя в одну точку пустыми глазами. Здесь были и пожилые, и молодые, но все с поврежденным рассудком.

В комнате стояли кровати и стулья. Кто-то не мог подняться с постели без посторонней помощи. Самым странным здесь был потолок: на белый фон проецировались силуэты черных птиц. Сначала Кэл подумал, что их медленное движение, должно быть, действует успокаивающе на пациентов. Но потом засомневался, замечали ли они вообще эти изображения.

Кэл вспомнил странные слова Муссы: «А остальные… неуклонно идут своим путем в… беспредельную пустоту».

Кэл посмотрел на Риккина, но тот стоял с непроницаемым выражением лица. Кэл еще раз обвел взглядом комнату и ее обитателей и осторожно вошел. Те, кто бродил по комнате, обходили его, остальные, казалось, не заметили его появления.

Это, пожалуй, была самая страшная комната из всех, что он видел здесь. Насилие, о котором постоянно твердила София, – это то, что Кэл мог понять. Оно было необходимо, неизбежно. Оно было естественно.

Но это…

– Что вы с ними сделали?

– Это называется «расщепление», – пояснил Риккин.

Кэлу хотелось отвернуться от пустых человеческих оболочек, но он не мог.

– Это произойдет и с вами, если вы откажетесь от добровольной регрессии, – добавил Риккин.

«У тебя произошла рассинхронизация. Это вызвало неврологическое расщепление, но ты справился. На этот раз».

Когда София впервые произнесла эти слова, у Кэла по спине пробежал холодок. Но сейчас у него все сжалось внутри при виде той судьбы, что ему уготована.

«На этот раз».

С нарочитой непринужденностью Алан Риккин достал что-то из кармана и принялся рассматривать. Кэл старался показать, что его это нимало не интересует, но, когда он опознал эту вещь, ладони его мгновенно вспотели.

– Узнаете? – спросил Алан Риккин. – Это клинок ассасина.

О да. Кэл узнал его.

В холодном голубоватом свете, который в этом центре реабилитации горел повсюду, клинок казался стерильным. Ореол таинственности, излучаемый клинком, вызвал в памяти Кэла воспоминания, как его собственные – о том ужасном дне, так и те, что принадлежали Агилару де Нерхе, у которого с клинком были совершенно иные взаимоотношения. И этот ореол таинственности сейчас полностью рассеялся. Сейчас, без скрывавших его наручей и хитроумного выбрасывающего механизма, клинок выглядел по-детски простым и беззащитно обнаженным для всеобщего обозрения.