Смерть цвета бейсик - Александр Прост

Собеседник Лехе был не нужен, ему была нужна сочувствующая аудитория. Я послушно поддакивал, азартно вспыхивал улыбкой, хлопал по колену. Терпеть не могу все эти вечера легенд и воспоминаний. В особенности скверно, что нас только двое. Когда собираешься хотя бы втроем, они без помощи и участия сами перебрасываются воспоминаниями, перебивая друг друга.

Байки у Лехи были частью незнакомые, частью знакомые смутно, хотя по случаю радостной встречи он отбирал те, где главная роль отводилось парню, отдаленно напоминавшему меня. Не был я, конечно, никогда таким ловким и удачливым хитрецом, а был, как всегда, запоминавшейся каланчой на пол-головы длиннее самых рослых. Еще я был тогда большим балагуром и рассказчиком, почти осознанно сочинял байки по мотивам боев и попоек (еще вопрос, что опасней). Выдавал удачное совпадение за хитрую задумку, невнятный ответ переделывал задним числом в колкую насмешку, в общем, усердно ароматизировал нашу тяжелую жизнь. Пройдя несколько человек и много лет, байки отполировались до блеска и приобрели совсем уже невозможный сюжет. Два, три поколения — и можно искать Гомера для новой «Илиады», где мне бы досталась роль Гектора или Ахила. Впрочем, следующего поколения рассказчиков, кажется, не предвидится.

Удивительна легкость, позволившая людям вроде Леши заместить личную память какими-то индийскими фильмами жанра экшн. Они словно забыли про настоящую войну, тяжелое, нудное и неясное дело, где никогда и ничего до конца не поймешь, где каждый по-своему помнит, кто стрелял и куда бежал. Забыли пьяное свинство нашего отдыха, превратили пересказом в молодежную комедию 12+. От их упоения байками мне всегда становилось неловко. Было вполне очевидно, что ничего примечательного в их жизни за следующие двадцать лет не случилось.

На кораблике заиграла, и довольно громко, «Смерть цвета бейсик», заглавная композиция одноименного альбома. На самом деле никакого альбома, конечно, не было. Боре хорошо писалось в то лето, и не только политическое. Уже потом Катю убедили объединить для удобства маркетинга тематические песни. Деньги, кстати, от музыки до сих пор приходили очень серьезные, не только для меня, но даже и для дяди Миши. Причем, поступления почти не падали с годами, что, насколько я понимаю, для шоу-бизнеса довольно необычно. 95 % поступлений давал последний альбом, а 90 % — три самые раскрученные песни. Была даже некоторая интрига, дядя Миша с Катей деликатно старались не подпустить Мишу напрямую управлять доходом, не из-за самих денег, а опасаясь рисковых причуд.

— Люблю эту песню.

Вежливость требовала не выказывать сомнений в случайности, хотя, кто знает, может, действительно совпадение, слушают же все остальные, почему бы не он.

— Ты ведь знал его? Что это был за человек?

К ночи я наелся всеми поколениями семьи Берковичей досыта, до изжоги. Не дать мне умереть в своей постели, у них, кажется, стало семейным делом. Впрочем, такой ответ вряд ли бы порадовал гостеприимного Лешу-Чумку.

— Очень молодой. Таким и остался.

Нас прервал шум в салоне.

— О, китаезы приперлись. Ты лучше здесь посиди, не высовывайся. Гиды, они, знаешь, все по этому делу, — он постучал правым кулаком по левой ладони.

Когда Леша ушел, я осторожно сдвинул грязную шторку, заглянув в салон. Туристов было человек тридцать, почти все мужчины, шумевшие словно первоклашки на переменке.

— Угощайся, — Леша вернулся с бутылкой китайского пива, — только свое лакают, придурки. Бухие уже в дым, сейчас караоке будут орать. Им плевать — что развод мостов, что Нью-Йорк, что Австралия. Потом по борделям. Так и живем, не страна, а бордель для узкоглазых.

Недовольство узкоглазыми, пиндосами, чурками, жидами, пидорами и политиками Леша генерировал легко, умело, не останавливаясь и не отвлекаясь на управление судном: корабль шел на автопилоте. Ему, похоже, не нужны были даже мои одобрительные поддакивания.

— Помнишь Гошу? Ну, Колесо, минометчик.

— Конечно, — как ни странно, этого я помнил. — Он, кажется, из Ростовской?

— Из Волгоградской. Прикинь, его сегодня повязали. За доллары. Боты! Американские боты за американские деньги!

От дронов он перешел к внешней политике и изложил свежий, я бы даже сказал, неожиданный взгляд на хошиминские соглашения, особенно сильно его почему-то тревожила индо-пакистанская напряженность и американская база в Бахрейне, который Леша путал с Кувейтом. Все сказанное им было так безнадежно глупо и злобно, что нечего было и думать возражать, спорить, да и вообще говорить разумно. Он успел мне так надоесть, словно я женат на нем лет тридцать.

Леша наконец замолк, выглянул на палубу и что-то беззвучно зашептал одними губами, обращаясь, наверное, к невидимому для меня сыну или племяннику. Он позвал меня кивком, мы вышли из рубки. Раздался негромкий шлепок бортовых шин сошедшихся корабликов. Сгрудившиеся на корме туристы издали хоровой вопль — начал расходиться Дворцовый.

— Не мое, конечно, дело, Шайтан, но эта поганка, на верфях, не ты часом? — вдруг спросил он.

— Леша, — я похлопал его по плечу, — скажи лучше, чего я должен.

— Обидеть хочешь, братишка? — он поморщился и скинул мою руку. — Сам я старый стал, сытый, не гожусь уже никуда, но про стоящее дело помню. Давай, Шайтан, удачи тебе.

— Извини. Спасибо тебе за все, — сказал я и перепрыгнул на палубу соседнего корабля.

Новый капитан был неразговорчив и интересовался исключительно деньгами, да поскорее. После краткого пререкания я отдал вперед половину, пообещав вторую после высадки.

По моей шкале взросления Лешу-Чумку приходилось считать мальчиком. Противным, пузатым и лысым мальчуганом с идеалами. Слишком хорошим или слишком глупым, чтобы повзрослеть. Когда становишься взрослым, не хочется рисковать ради идеалов. Не только оттого что страшно, но и потому что слишком многое понимаешь и перестаешь понимать вообще что-нибудь.

Пассажирами на кораблике шли российские туристы, группа, кажется, из Саратова. Не в пример китайцам грустные, трезвые и тихие. Гордиться тут особенно нечем, внутренний турист теперь принадлежал к верхней прослойке среднего класса, а из иностранцев к нам ездило только отборное и рисковое быдло, падкое на дешевое пойло и копеечных белых шлюх.

Фасады, мосты, дворцы, ростральные колонны горели подсветкой, в точности как треть века назад, когда я впервые увидел этот город. Пару месяцев перед поездкой мать была против обыкновения общительна, норовила с каждым перемолвиться и невпопад похвалиться: «Вот, в Питер своего везу, посмотреть». Мы были бедны, бедны даже по меркам нашего нищего городка, и обычно похвалиться было нечем. Я особенных поводов для гордости не давал, за исключением разве габаритов, за которые меня ценили в секции бокса. Больших всегда не хватает. Учеба давалась мне совсем легко, без малейшего напряжения, но учиться слишком уж хорошо считалось неправильным для четкого пацана. Мать, невпопад вставляя поездку в Питер, подразумевала: они все на солнце жариться по своим египтам и болгариям, ну а мы по-культурному.