Песня полной луны - Елена Романова

id="id16">

Глава пятнадцатая

Кэрри снился лес.

Она слышала, как хрустят под ногами тонкие ветки и шелестят листья, опавшие на землю бурым ковром. В этом странном сне она почему-то чувствовала и холодный тонкий ветерок, забиравшийся под ткань худи, и ветви деревьев, цепляющиеся за её волосы; а что-то будто подталкивало её в спину, гнало вперед.

«Я сплю, — подумала Кэрри. — А если я сплю, то сон должен закончиться, ведь так?»

Ей всегда было легко отличать сон от яви. Сны для неё были чем-то, из чего она могла выбраться, достигнув определенной его точки, а там и выход находился сам по себе. Поэтому кошмары, даже самые липкие и жуткие, не были для неё чем-то по-настоящему пугающим.

Но сейчас в животе у Кэрри ворочалось смутное тревожное ощущение приближающейся беды. В воздухе тонко пахло ржавчиной. Этот запах ей был знаком.

Среди деревьев что-то мелькнуло.

Почувствовав, как желудок делает кульбит, Кэрри приказала себе проснуться. Она обязана проснуться, потому что иначе никак, она должна проснуться, иначе увидит что-то ужасное. Что-то, чего не хотела бы видеть. Она должна, должна открыть глаза.

Но проснуться не получалось.

Кто-то был там.

Кто-то чавкал, будто поедал что-то, и урчал от удовольствия.

Кэрри знала, что не хочет этого видеть. Она замерла, прислонившись ладонью к стволу одного из деревьев; сердце норовило пробить ребра и выпрыгнуть из груди. Ощущение опасности было липким, как плёнка пота на коже.

«Ты должна проснуться», — подумала она. Ущипнула себя за локоть, но это не помогло. Фантомное ощущение боли было слишком слабым.

Утробное ворчание стало громче. Кэрри стиснула зубы так, что ей показалось, они вот-вот крошевом осыпятся на язык. Ворчание было слишком голодным, слишком животным, и она понимала, что лучше убираться отсюда. Проснуться. Проснуться.

А потом её тело против воли понесло вперед, к застывшим среди деревьев фигурам. К всё усиливавшемуся тяжелому запаху ржавчины и чавканью, которое не сулило ничего хорошего. И тогда Кэрри поняла, что запах этот был запахом крови, что до сих пор вспоминалась ей при мысли о Рори.

На земле, покрытой бурыми листьями, лежал человек. Он совершенно точно был мертв, потому что другой человек, стоящий перед ним на четвереньках, увлеченно тянул кишки из его живота — пальцами, зубами. Отгрызал их и, мотая головой, разбрасывал в разные стороны, а спутанные длинные волосы падали на его окровавленное лицо. Такое знакомое, что ледяной ужас даже на мгновение отступил на второй план.

Чтобы вернуться с новой силой.

Кэрри взвизгнула и проснулась.

В приоткрытое окно задувал ветер. Её соседка спала, завернувшись в покрывало, и на вскрик даже не пошевелилась. Кэрри потерла лоб — ей почудилось, что кожа пылает, — и поднялась.

Нужно закрыть окно.

Кошмар продолжал держать за горло липкими пальцами. Кэрри мотнула головой: зрение привыкло к темноте, и контуры предметов проступали всё четче. Жуткие сны стали чудиться ей с тех пор, как медведь в Баддингтауне загрыз Рори и ещё несколько человек. Мама списывала это на стресс. Кэрри тоже.

Первая любовь погибает не каждый день.

Только вот прошло уже несколько лет. Родители Рори из Баддингтауна давно уехали. Скорбь Кэрри притупилась, а для школьников он уже через несколько месяцев стал лишь изображением в траурной рамке да воспоминанием — и не для всех приятным.

А кошмары остались.

Окно хлопнуло с глухим стуком.

Кэрри подскочила на постели.

«Ветер, — сказала она себе. — Просто ветер»

И уставилась в потолок, по которому медленно ползли тени. Сон всплывал в голове с подозрительной ясностью, а лицо… лицо…

Даже измазанным по уши в крови, оно было ей знакомо, но словно каждую секунду менялось, не позволяя ухватить и зафиксировать черты.

И он ел.

Кэрри уткнулась лицом в подушку. Это просто сон. Обычный сон, её старая травма после смерти Рори. Мама и Коннор бы сказали, что она просто боится влюбиться снова, хотя ей так сильно нравится Найл, что ей даже самой от этого страшно.

Мама и Коннор были бы правы.

* * *

Теперь Найл её сторонился.

Кэрри уговаривала себя, что ей должно быть плевать — она слишком мало общалась с ним, чтобы сильно переживать, и почти его и не знала. Найл был скрытным и вел себя так, будто ему глубоко наплевать на окружающих, а заговаривал и вовсе лишь с теми, с кем хотел сам; остальных игнорировал. И, в отличие от любой отдельно взятой старшей школы, здесь всем было всё равно. А самой Кэрри было не привыкать к равнодушию; она скорее удивлялась, почему Клэри и Уилл до сих пор общались с ней.

Быть может, они просто были такими же аутсайдерами, притянувшимися в подобие компании. Человек, в конце концов, существо социальное, об этом и на лекциях по философии мистер Стокер говорил. Наверное, был прав. Он. Или Аристотель. Они оба.

Скосив взгляд на Найла, сидящего через несколько мест от неё, Кэрри вздохнула. Ни у Клэри, ни у Уилла не было часов по философии, и она чувствовала себя ещё более одинокой, чем обычно. Особенно без Найла.

Видимо, к хорошему привыкнуть легко.

Коннору она стабильно звонила или писала, сообщая, что у неё все хорошо, и у неё, наверное, и было всё хорошо, ведь она училась, лекции давались ей легко, у неё даже нашлись друзья, но тянущая тоска за ребрами, возникающая при взгляде на Найла, не проходила.

Дура.

Кэрри была уверена, что она во всем виновата, с этим предложением выпить кофе. Молчала бы в тряпочку — они до сих пор бы общались.

Нет, Найл по-прежнему здоровался с ней, и тень улыбки трогала его губы, но медовые глаза оставались почти равнодушными. Он не стремился поиздеваться и не окатывал холодным презрением… просто перестал разговаривать. Или писать. Прекратил относиться теплее, чем к любому из однокурсников или однокурсниц. И Кэрри точно знала, что в этом — лишь её вина.

Или, быть может, ей просто не везёт влюбляться в тех, кто предпочитает… да вот таких, как та девушка из паба, или таких, как Сэнди?..

— Приуныла ты, юный падаван, — протянул Уилл, ожидавший её после лекции в коридоре. — Обидел тебя кто?

И, пусть у Кэрри настроение было совсем не веселое, она улыбнулась его шутке. Уилл был