Орхидея в мотоциклетном шлеме - Дмитрий Лекух

Затягивается.

Смотрит в окно.

Там идет грязноватый московский снег.

Вечер.

Сумерки.

Чуть попозже, когда совсем стемнеет и разгорятся рекламные огни, Тверская снова станет праздничной.

Как всегда.

А пока — обычная центральная магистраль насмерть усталого мегаполиса.

— Догадливый, — усмехается.

Она красиво курит.

На щеках при затяжке — такие сверхсексуальные ямочки.

Хоть сейчас на обложку модного журнала.

Хотя, по нынешним временам, фото с сигаретой на обложке не пройдет.

Политкорректность, блин.

— Не жалуюсь, — отвечаю. — Так все-таки, чего надо-то?

— Ничего, — пожимает плечами. — Просто поговорить…

Я хмыкнул.

Из-за «просто поговорить» целый месяц телефон не выклянчивают. К тому же — такие вот барышни.

Такие привыкли — по первому свистку.

Но промолчал.

Если надо, сама скажет…

— Понимаешь, — вздыхает, — мне просто нужно кому-то выговориться…

Тут уже я за сигаретой полез.

— Я, — спрашиваю, — что, похож на психоаналитика?! Да и ряса поповская, если честно, меня совсем не прикалывает…

— Да нет, — вздыхает и отточенным движением кладет подбородок на тыльную сторону своей ладони.

Красиво получается.

Ага.

— Ты не похож на психоаналитика, — прикусывает нижнюю губу хорошо отполированными зубками. — И ряса тебе, скорее всего, будет не к лицу. По крайней мере, в этом свитере и джинсах ты мне больше нравишься…

— Спасибо, — усмехаюсь. — Так тогда в чем дело-то?!

Докурила, аккуратно затушила бычок в пепельнице.

Ну, а мне наконец-то принесли виски.

Вместе с кофе.

Нда…

— А дело в том, — тянется за новой сигаретой, — что ты производишь впечатление человека, сумевшего разорвать круг. Мне это важно.

Хмыкаю.

Делаю маленький глоток ледяного скотча.

Потом, чуть погодя, — крепкого и горячего кофе.

Неплохо.

— Это, — говорю, — не так, девочка. Ничего я не разорвал. Не получилось. Просто чуть-чуть растянул. Раздвинул.

Задумалась.

— Жаль, — говорит. — Но хорошо, хоть раздвинуть удалось. Легче ведь стало?

— Да Бог его знает, — отвечаю. — С одной стороны — вроде полегче. По крайней мере, дышать свободней стал. А с другой — любой силикон острее чувствовать начал. Напрягает.

Как она на меня посмотрела!

— Это, — обиженно тычет холеным пальцем в соблазнительно прорисованную под тонкой тканью блузки грудь, — между прочим, никакой не силикон. Самый что ни на есть натурпродукт. Если хочешь, можешь проверить. Сейчас допьешь, расплатишься, — пойдем, номер в гостинице снимем. Я там тебе такой силикон покажу — разом про свою замухрышку забудешь…

— А вот это, — обижаюсь, — ты напрасно. Я — не про номер в гостинице. Его мы, может, и снимем. Запросто. От такой роскошной бабы, как ты, только полный козел и импотент отказаться может. Я — про Машку. Никакая она не замухрышка.

— Ну, может, и не замухрышка, — соглашается. — Обычная худая нервная девица. Я таких знаешь, сколько перевидала?! Руки, правда, и глаза красивые. А так — ничего особенного. Вот ты можешь мне сказать, что ты в ней нашел?! Ты не обижайся, — просто любопытно…

— Да сам не знаю, — пожимаю плечами. — Просто — моя женщина. И всё.

— Точно — всё? — прищуривается.

Задумываюсь.

— Да нет, наверное. Не всё. Просто, в отличие от многих других, она — живая. Хоть иногда и притворяется, что наоборот. Несмотря на все свои заморочки.

Молчит.

Курит.

В глазах — слезы.

— А я?! — спрашивает.

Тоже помолчал немного.

— Сейчас, — говорю, — ты тоже живая. Пока плачешь…

— А вообще? — спрашивает.

— А не обидишься?!

Молчит.

Слезы уже по щекам побежали.

— Обижусь, — шепчет.

— Вот в том-то, — говорю, — все и дело…

Помолчали.

Я дал ей прикурить очередную сигарету.

— А знаешь, — говорит, — я не хочу с тобой в номер. Давай лучше напьемся. Ага?!

Посидел, подумал.

— Предложение принимается, — говорю. — Только давай не здесь. Поедем в наш паб, там — хорошо. А здесь даже цветы искусственными выглядят…

Улыбнулась сквозь слезы:

— Тогда купишь мне по дороге живые, ладно?

— С удовольствием, — говорю.

— А Машка твоя, — спрашивает, — не приревнует?

— Ты даже не представляешь, — вздыхаю, — как бы я обрадовался, если бы приревновала…

Мы расплатились и вышли на улицу.

Снег так и не перестал идти, наоборот, начал падать крупными новогодними хлопьями.

Тверская уже вовсю переливалась огнями, и в их искусственном свете мир выглядел красивой рождественской открыткой, отпечатанной на очень качественной бумаге в отличной финской типографии.

Она кокетливо подняла воротничок короткой дубленки, взяла меня под руку и заученным взглядом окинула окружающее пространство, пытаясь понять по реакции случайных прохожих, хорошо ли мы смотримся вместе.

Потом удовлетворенно хмыкнула и уверенно направилась в сторону моей машины.

Странно, но в детстве я весну — не любил.

А чего, думал, в ней хорошего? Ни в речке поплавать, ни на лыжах покататься, ни в футбол поиграть.

Одна слякоть да сквозняки.

То колючий моросящий дождь, то липкий, противный снег, немедленно превращающийся под ногами в холодную грязную кашу.

Бррр…

То ли дело — лето и зима.

Даже осень, и то лучше.

Осенью хотя бы светло и прозрачно, да и с ребятами так классно после каникул повстречаться, рассказывать друг другу, что летом было.

И, разумеется, — чего не было…

Сейчас — смешно, конечно.

А вот тогда…

…Мне сегодня днем неожиданно Русланыч позвонил.

Вроде ни о чем таком заранее не договаривались.

— Привет, — говорит, — Дим. Чем занимаешься?