Киплинг - Александр Ливергант

* * *

Одновременно с «Просто сказками» Киплинг начал сочинять одно из самых своих знаменитых стихотворений «Бремя белого человека», которое закончил лишь спустя полтора года. 12 июня, в день юбилея Вдовы, он откладывает «Бремя» и, вняв просьбам газетчиков — в частности тогдашнего главного редактора «Таймс» Моберли Белла — сочинить юбилейную оду, садится за «Последнее песнопение». «„Таймс“ засыпала меня телеграммами, — вспоминал впоследствии поэт, — поэтому мне ничего не оставалось, как запереться в кабинете… Я нащупал только одну строку, которая мне понравилась: „…чтоб не забыть праведный путь“[23], и написал стихотворение вокруг этой строки на мелодию гимна, который исполняется в конце богослужения». А вот как описывает творческий процесс создания этого стихотворения в своем дневнике Кэрри:

«Утром 16 июля хозяева и гости собрались в одной из комнат дома. Радди сидел за своим письменным столом, пробегал глазами какие-то бумаги и время от времени швырял их в мусорную корзину, стоявшую рядом со стулом, на котором сидела мисс Нортон[24]. Она обратила внимание на выбрасываемые бумаги и попросила разрешения взглянуть на содержимое корзины. Киплинг разрешил, и Салли извлекла стихотворение, посвященное юбилею». Сверху почерком Киплинга было приписано: «Потом». Мисс Нортон не могла скрыть своего восторга. «Это стихотворение нельзя выбрасывать! — воскликнула она. — Его обязательно нужно напечатать».

Киплинг стал было возражать, но потом сказал: «Пусть будет так, как решит тетя Джорджи». Леди Бёрн-Джонс согласилась с мисс Нортон: печатать стихотворение необходимо. Киплинг сел его исправлять и сократил число строф с семи до пяти. Мисс Нортон предложила повторить последнее двустишие первой строфы в качестве рефрена к строфе второй и четвертой. Киплинг это предложение принял и, взяв у нее ручку, вписал двустишие, приписав: «Написано пером Салли. Р. К.», после чего той же ручкой исправил последнюю строку (в окончательный вариант исправление не вошло), произнес: «Аминь», поставил в конце свою подпись, а под ней приписал: «Писано совместно в „Норт-Энд-хаус“

16 июля. Тетя Джорджи, Салли, Кэрри и я».

Стихотворение было переписано набело, тетя Джорджи отвезла его в Лондон, в тот же вечер оно было доставлено в «Таймс» и уже на следующий день, 17 июля, напечатано. А еще через день, когда «Песнопение» перепечатали и другие газеты, посыпались похвалы, хоть и тонувшие в мощном хоре юбилейных славословий, но от этого не менее значимые.

Расщедрился на панегирик даже сухой неулыбчивый Уотт — правовой агент Киплинга (а также Конан Дойла, Безанта и многих других писателей). «Вы — единственный наследник Шекспира, Мильтона и Теннисона, — писал он. — Вы — поэт-лауреат de facto». «Благодаря вам и королеве субботний выпуск „Таймс“ стал величайшей газетой в мире», — писал Киплингу из Америки преданный ему Сэм Макклур. «Благодарю вас за то удовольствие, которое Вы доставили мне „Песнопением“, — писал Киплингу американский посол в Лондоне Джон Хей. — Такое не забывается». «Если бы бедная, старая королева хоть что-то смыслила в литературе, — говорилось в письме Уолтера Безанта, — она бы… что бы она сделала? На худой конец послала бы вам благодарственное письмо. Вы ведь ухватили то, что все мы, приличные люди с пуританской закалкой, хотели высказать, но не сумели. Вот это и есть гениальность». Словом, в адрес автора было сказано немало теплых слов, не сказано было лишь одно, самое главное: песнопение получилось неюбилейным. Вот его первая строфа:

Строки, как и полагается оде, строгие, величественные, жизнеутверждающие — но, коль скоро поэт просит «бога наших предков» указать «праведный путь», не означает ли это, что королева Виктория ведет страну по пути неправедному? Да, будь Киплинг поэтом-лауреатом, ему бы, надо думать, указали на то, что он обязан «выбирать выражения».

А через месяц после «Последнего песнопения» и последовавших вслед за ним панегириков — еще одна радость: 17 августа на свет появляется долгожданный сын, названный в честь деда Джоном. «Сегодня, — пишет в этой связи своему приятелю Уильяму Гардингу счастливый отец, — со стапелей сошло небольшое судно; вес (приблизительно) 8.957 фунта, водоизмещение 2.0464, расход топлива не указан, но свежие запасы требуются каждые два с половиной часа. Для полной готовности судну потребуется никак не меньше пятнадцати лет, но по истечении этого срока оно может стать весомым вкладом в военно-морской флот ее величества, для службы в коем и предназначено. Спущено судно на воду 17 августа в 1 час 50 минут утра. Никаких повреждений. Названо „Джоном“…»

Осень 1897 года

Поиски дома между тем продолжаются: «Вязы» определенно уютнее «Дома на скале», но оставляет желать лучшего и этот, уже обжитой дом. И Киплинг в поисках лучшего (которое, как известно, враг хорошего) неустанно колесит по Кенту и Дорсету. В сентябре — такова, во всяком случае, легенда — Томас Гарди привез Киплинга в Дорчестер и показал приятелю большой дом, которым владела какая-то одинокая женщина. Хозяйка дома, однако, наотрез отказалась сдавать дом неизвестному джентльмену без всяких рекомендаций. «Вам наверняка будет приятно узнать, сударыня, — сказал ей Гарди, — что в вашем доме поселится не кто иной, как мистер Редьярд Киплинг с семьей». Сообщение это не произвело на хозяйку дома решительно никакого впечатления: кто такой Киплинг, она понятия не имела. Спустя несколько минут, оставшись с хозяйкой дома наедине, Киплинг, в свою очередь, довел до ее сведения, что его готов рекомендовать пришедший с ним «сам» Томас Гарди. Но и этот аргумент не подействовал: автор «Джуда Незаметного» и «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей» был хозяйке дома точно так же неизвестен. Живым классикам пришлось уйти ни с чем.

В результате планы поменялись: Киплинги остались в «Вязах», но на зиму собрались в Южную Африку — читатель помнит, что в 1891 году по пути в Австралию и Новую Зеландию Киплинг уже побывал в Кейптауне и остался очень доволен. Ехать решено было в январе вместе с патером и детьми и вернуться никак не раньше апреля. Пока же жизнь Киплинга шла своим чередом: гости и работа, работа и гости.

Помимо патера, бывшего здесь своим человеком, в «Вязы» наведывались Джеймс Барри — с автором «Питера Пена» Киплинг совершал многочасовые прогулки, и Уильям Хенли, который если и выбирался на свежий воздух, то совсем ненадолго и в кресле-каталке. Заходил — по соседству — «дядя Нед» (он же знаменитый Эдвард Бёрн-Джонс), часто приезжал Кромвелл Прайс. На ком, как не на бывшем директоре колледжа «Юнайтед-Сервисез», лучше всего было испытать, насколько смешны и правдивы истории из школьной жизни, те самые, что вошли в сборник «Прохвост и компания»? «Вы вспоминаете этот эпизод?» — спрашивал Киплинг Прайса, прочитав ему вслух, как прежде читал кузине Флоренс Макдональд, отрывок из очередного рассказа. «Еще бы», — отвечал Прайс, смеясь от души, что не мешало ему спустя час шепнуть их общему знакомому Сидни Кокереллу: «Вспоминаю и многое другое, то, что лучше бы мне не помнить».