Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

Вечером возле школы в фиговой роще устроили последнюю трапезу перед играми. Бойцов окружали их шлюхи, у некоторых были жены и даже дети. Праздная публика, которой завтра предстояло поворачивать пальцы вверх или вниз, сегодня нарочно притащилась сюда, чтобы ходить от стола к столу и разглядывать своих кумиров.

Фламм сидел в дальнем углу, спокойно пил красное, не слишком крепкое вино и закидывал в рот один финик за другим. Его товарищи бравировали – кто смеялся и сыпал скабрезными историями, кто молча надирался в одиночестве. Здоровенный детина плакал, навалившись всем телом на мраморную столешницу.

Папея молча прошла через всю рощу, встала напротив чемпиона и, не обращая внимания на теснившихся вокруг зевак, спросила:

– Хочешь пойти со мной?

Ее раздражило равнодушие Фламма.

– Расколи фибулы, – потребовал тот.

Зачем ему видеть ее грудь? Чтобы перед смертью насладиться женщиной хотя бы глазами? Или чтобы решить, достойна ли она внимания?

Папея до крови закусила губы. Ее еще никогда так не оскорбляли, как в этой гладиаторской школе. Но следует признать: он ее зацепил. Дама подняла руки и медленно, рассчитывая каждое движение, расколола застежки в виде волчьих голов на своих полных, налитых плечах. Верхняя часть туники, ровно до золотого клиновидного пояса, упала. Две лунные полусферы с острыми розовыми виноградинами сосков засветились на фоне черной листвы сада.

– Да, отлично, – кивнул Фламм. Ярче фонарей и плошек с огоньками. Во всяком случае, желаннее. – Я приду к тебе, женщина. Но завтра. После боя. Когда стану свободным рудиарием.

– Если станешь, – передразнила их недавний разговор Папея. И так же рассчитано, с чувством полного превосходства, заколола фибулы на плечах, накинула темную паллу и удалилась с пиршества.

⁂

На следующий день она вместе с Порцией Луппой поднялась по ступенькам старого деревянного амфитеатра. Ей очень не хотелось уходить наверх, где теснились женщины. Патрицианке положено было место в первых рядах, но являться без мужа считалось неприличным.

Взяв подругу за руку, Папея храбро прошествовала к своим обычным местам. Ее нахальству стоило подивиться. Но супруга Секутора была неробкого десятка, и от нее ждали чего угодно.

Воображая, как вытянется лицо ланисты, а потом и самого Фламма, когда они увидят ее во всей «куриальной»[26] красе – госпожой, а не какой-то простушкой, за которую они, несомненно, ее приняли, Папея опустилась на мраморную скамью, на которую рабыня быстро подложила алую подушку, набитую лебяжьим пухом.

Их сопровождали служанки, одна держала яства – засахаренные орешки и фрукты, другая кувшин с разбавленным водой молодым белым вином, чуть кисловатым, чтобы приятно пилось на жаре. Третья – шали, зонтики и соломенные шляпы обеих дам. Никто не знает, будет нынче холодно, жарко или ветрено.

Над ареной развернули тент, который захлопал, как корабельный парус. Папея зевнула. Протрубили трубы и начался официоз. Шествие участников игр по сцене. Песок месили ногами пять рядов музыкантов – дудки сменились литаврами. Затем в открытых носилках несли возлежащего в цветной тоге ланисту. Тот махал рукой и кланялся направо и налево. Словно зрители собрались ради него.

Сам ланиста скользил глазами по первым рядам, ловя настроение самых почетных гостей. Папея, наконец, обнажила голову, сбросив накидку на плечи и оставшись в одной золотой сетке, крепившейся к тонкой, тонувшей в волосах диадеме.

Наткнувшись глазами на ее лицо, ланиста в первую минуту не понял, почему оно кажется знакомым, а потом обалдело отвесил челюсть и повернул голову. На его физиономии было написано: «Мало взял! Надо было просить больше!»

Папея же беспечно положила руки на бортик и нарочно подалась вперед, показывая себя всему свету. Золотой обруч светился на ее волосах, как корона.

Следом за носилками ланисты парами шли бойцы. Их роскошные одежды – собственность школы – раздувал легкий ветерок. Наиболее известные уже облачились в доспехи, но не для боя, а для демонстрации – присутствовала лишь часть защитного обмундирования. У кого шлем с двойными перьями, у кого широченный кованый пояс и сеть, перекинутая через плечо.

Одним из последних шагал Фламм. Он лишь поднял руку, приветствуя публику, но поклонники устроили ему целую овацию, свистя, топая ногами и раскачивая хлипкие трибуны.

Луппа даже испугалась:

– Еще обрушат эту развалюху! Слышала в Ниме такая громадина не выдержала. Раздавило тысяч пятьдесят, не меньше. Когда у нас, наконец, построят нормальный цирк?

– Когда сенаторы перестанут воровать! – рассмеялась Папея. – Прав Авл: ни дорог, ни бань, хотя налоги собираются. На всем греют руки! Спасибо, воздух не раскрали.

– Сколько людей должно быть раздавлено, прежде чем это ворье в белых тогах поймет…

– Ты говоришь, как Цыцера, – беспечно рассмеялась подруга. – Смотри лучше на бойцов. Вот этот – мой. – Папея вытащила из волос темно-бардовую розу, гармонировавшую с отделкой ее туники, и бросила на песок, под ноги Фламму. Тот поднял глаза и откровенно ошалел.

Сколько удовольствия женщина получает от одного вида огорошенного, не знающего, что сказать, мужчины! Может, не стоило сбивать его с толку прямо перед боем? Об этом она не подумала. И сейчас не хотела думать. Выкарабкается. Недаром он лучший.

Порция Луппа наблюдала за выражением лица подруги, то и дело переводя взгляд на шествие гладиаторов по арене.

– Твой, говоришь? – недоверчиво переспросила она. – А как же Цыцера? Я уж не говорю о бедном Плавте.

– Уверяю тебя, Плавт не скучает, – отмахнулась Папея. – Знаешь, какой на него спрос, пока я отвлеклась? Цыцера, сама понимаешь – для дела. Этот же – для развлечений.

Луппа кивнула: кто же смотрит на гладиатора серьезно? Полураб, полуактер. Но ее зависть брала от дерзости подруги.

– Ты же и его нашла для дела.

Папея собрала губы в алую точку.

– А развлечение – тоже дело. Дело всей жизни, знаешь ли.

Начались сами состязания. Первый час было скучно, потому что на разогрев публики в разные концы арены выпустили карликов, шутов и молодых бойцов-учеников, которые сражались деревянным оружием. Потом пошли поединки серьезных воинов – кидались трезубцы, летали в воздухе сети.

Папея ждала. Ее интересовал только один бой. Рослый димарх, сражавшийся без шлема и доспехов, но крутивший в воздухе два длинных ножа. Смертоносная мельница.

Наконец, появился Фламм, встреченный бурной овацией. Его голова была открыта. Шерстяная туника с короткими рукавами покрывала торс. Широкий пояс с бронзовой ставкой служил защитой только животу. Руки до локтей и ноги до колен были перебинтованы белыми полосками ткани.