Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

Папея вспомнила, что во время тренировки гладиатор был в шлеме. Сейчас – с непокрытой головой. Ветер трепал его светлые волосы. Значит, ему знакомы и другие способы боя. Обучали его всему, но выпускали без доспехов – именно так он снискал себе капризную цирковую славу. Помимо воли Папея затаила дыхание вместе со всем амфитеатром. Но взяла себя в руки: будет она беспокоиться, вот еще! Женщина фыркнула.

Противником Фламма для начала стал тяжеловооруженный ретиарий[27] – крупный и неповоротливый. Он и двигался, и поднимал меч куда медленнее врага. Тот пару раз крутанулся, выбрал щель на его доспехах и вонзил туда нож. Вторым ударил в пах, тоже между пластинами бронзы. Силач рухнул, даже не прося пощады поднятием руки. Умер сразу. Коротко, без особых мучений. Фламм не любил издеваться над жертвами – не его это дело. Раз должен убить – убьет, но растягивать на потеху публики чьи-то предсмертные трепыхания не будет.

Потом был копьеносец. Потом гладиатор с сетью. С этим пришлось попотеть, один раз противник даже набросил ее и попытался опутать Фламма. Кажется, вот тут сердце Папеи кольнуло. Цирк издал дружный вздох ужаса и сожаления. Но Фламм распорол веревки своими страшными ножами, вскочил на ноги и, прежде чем противник успел что-то понять, набросил край сети на него самого, сбил с ног и приставил оружие к горлу. На этот раз враг успел поднять руку с вытянутым указательным пальцем, моля о пощаде.

Но зрители рассерженно загудели, указывая большими пальцами вниз. Они не простили своего испуга – у большого многоголового зверя, как у ребенка, попытались отнять любимую игрушку – поэтому все пальцы указывали вниз, на песок.

Гладиатор потерял жизнь.

За ним выпустили самнита[28]. И, наконец, против Фламма выехал конник. «Они бы еще слона привели!» – возмутилась Папея. Ведь прошло уже пять поединков, а не один, как обещали Фламму. С другой стороны, для бойца это была единая, невероятно растянувшаяся схватка.

«Хватит! – про себя взмолилась Папея. – Он уже начинает уставать!»

Действительно, гладиатор спотыкался, пропускал удары и рисковал всякую минуту рухнуть под взмахом булавы или под копытами лошади. К счастью, Фламм и сам это понимал. Собрал последние силы и метнул нож. Попал всаднику в горло, лишь замотанное широкой кожаной повязкой наподобие шарфа. Конь встал на дыбы, сбросил седока и довершил дело, наступив на тело собственного всадника – нервное, пугливое животное.

Только после этого протрубили трубы. На арену вышел ланиста с деревянным мечом и громогласно объявил, что сегодня они чествуют и провожают Остория Фламма, так долго радовавшего своих несравненных зрителей победами на арене. Теперь его увенчают лавровым венком и предложат меч рудиус.

– Я не прощаюсь! – крикнул Фламм. – Готов положить рудиус к вашим ногам.

Это означало, что он намерен заключить контракт. Трибуны взвыли от восторга. А Папея подумала, что теперь, как свободный человек, Фламм может требовать с ланисты долю за поединки. Но, видно, не это стало аргументом, а та невероятная мощь, которая буквально лилась с трибун – потоки обожания были направлены на кумира со всех сторон. Такое не бросают.

Теперь Фламм чинно поклонился, принимая от ланисты дары, а потом сложил руки рупором и прокричал то, чего от него ждала Папея.

– Все свои победы, прошлые и сегодняшние, я посвящаю проконсулу Авлу Мартеллу, который ведет войну с врагами Вечного Города в далеком краю, чтобы вы, мои возлюбленные зрители, могли спокойно отдаться развлечениям! Да здравствует проконсул Мартелл!

Амфитеатр ответил ревом. В сущности, зрителям было все равно, что кричать. Лишь бы повторять за своим кумиром. Расчет Папеи оказался верным.

Ночью победитель, как и обещал, пришел к ней. Вернее, проконсульша послала за ним носилки к школе. Фламма тайно доставили в ее дом. Завернувшись с головой в черный плащ, он проскользнул через одну из боковых дверей в высокой стене, отделявшей городскую виллу Мартеллов от улицы. Прошел внутрь. Миновал притихший зал, где у мраморной чаши фонтана прогуливались павлины. Они не боялись людей и не обратили на него внимания.

Фламму так и хотелось отвесить одной из этих жирных куриц пинок сандалией. Но он не посмел. Если бы гладиатор знал, сколько раз того же самого хотел хозяин дома! Павлин – символ Юноны, семейного счастья, теплого очага. По убеждению Авла, ни того, ни другого у него не было. Сам виноват? Без сомнения. Но обидно!

В своих покоях, при закрытых дверях Папея приняла гостя. Теперь тот не смел держаться развязно. Патрицианка всегда смотрит сверху. Так на этот раз выглядела и Папея. Держалась спокойно, с выверенным достоинством. Коротким кивком приветствовала пришедшего, но не указала ни на кресло, ни даже на складной стул. Каждый ее жест говорил: на колени.

Фламм понял, чего от него хотят, и преклонил их.

– Ты честно заработал свои пять сотен. Тебе их отсчитают.

– Я хочу большего, – дерзко бросил он, глядя в лицо Папеи снизу вверх. Неудобная позиция для дам не юного возраста – виден второй подбородок.

– Чего же? – она роняла слова скупо, как капли дорогого масла.

– Тебя.

Наглости ему было не занимать. Стоит на коленях, но не молит, а требует. Папея и восхитилась, и рассердилась одновременно.

– Иди сюда.

В эту ночь она была очень требовательна. Хотела многого и позволяла себе любить по-разному. В душе смеялась: у него на родине так принято, или Фламма научила какая-то шустрая лацийка? В любом случае, он умел доставить наслаждение и позволил ей чувствовать себя женщиной. Что большая редкость. Авл, например, в последний раз позволял очень давно. Плавт был еще ребенком, его следовало наставлять. А Цыцера сам, как баба, такого можно только взять. И Папея взяла, но в особый подвиг себе не записала.

Перед рассветом Фламм ушел, погромыхивая деньгами в кожаных переметных сумках и твердо зная, что вернется.

Юния приподняла голову и схватила Руфа за руку. Тот тепло заворочался, засопел, но не очнулся, крепко свитый золотыми нитями сна. А вот она уже не могла сомкнуть веки – что-то давило на нее. Проникало под своды их землянки, висело, как облако, под двускатным бревенчатым потолком и в любую секунду готово было пасть на женщину, придавив ее к постели чугунной наковальней. Но почему-то медлило.