Карта времени - Феликс Х. Пальма

Диагноз был ясен: туберкулез. И хотя больной быстро пошел на поправку, внезапная хворь была предупреждением: если не придержать бешеной скачки, в которую превратилась его работа, новая атака болезни не заставит себя ждать. Уэллс подошел к делу практически. Накопленных средств было достаточно, чтобы новую жизнь не пришлось начинать на пустом месте. Герберт решил оставить преподавание с его невыносимым расписанием и бесконечной спешкой и полностью посвятить себя литературе, занятию куда более спокойному и подходящему для выздоравливающего. Написав кипу статей для разных газет и подготовив эссе для «Фортнайтли ревью», он добился, чтобы ему отвели подвал в «Пэлл-Мэлл газетт». Столь явные успехи подвигли молодого литератора на покупку загородного домика в Саттоне, в местечке под названием Норт-Даунс, о котором еще не пронюхали вездесущие лондонцы и которое обещало стать отрадой его измученным легким. В какой-то момент Уэллсу показалось, что все его дальнейшее существование будет столь же спокойным и безмятежным, однако вскоре он понял, что ошибался: покой оказался мнимым. Случай, у которого писатель, по всей видимости, был любимой игрушкой, преподнес ему очередной сюрприз, с головой окунув в нежданное и сладостное любовное приключение.

Эми Кэтрин Роббинс, которую Уэллс прозвал Джейн, прежде была его студенткой, и он выделял ее из толпы прочих. После занятий они вместе шли к вокзалу Чаринг-Кросс, чтобы сесть в разные поезда; разумеется, в обществе столь очаровательной девушки писатель не мог не прибегнуть к своему знаменитому красноречию. Однако их невинные беседы принесли совершенно неожиданные плоды. Это Изабелла, законная супруга, открыла Уэллсу глаза, когда после возвращения мужа из Путни, где он неделю гостил у Джейн и ее матушки, между прочим заметила, что девчонка наверняка влюблена в него как кошка. Когда жена потребовала, чтобы он раз и навсегда прекратил всяческие отношения с бывшей студенткой, если хочет сохранить брак, Герберт только пожал плечами. Выбор между этой скучной, холодной женщиной и славной, жизнерадостной Джейн был настолько очевиден, что писатель, не мешкая, собрал свои пожитки, книги и корзинку из ивовых прутьев и переселился в мрачную нору на Морнингтон-плейс, между Юстоном и Кадменом. Как ни хотелось бы Уэллсу думать, что он бросает семейный очаг ради головокружительной страсти, это едва ли соответствовало действительности. Скорее им двигало известного рода любопытство, желание увидеть малышку Джейн без одежды и жажда разорвать порочный круг тусклой повседневности, начав по-настоящему новую жизнь.

Ему понадобилось немного времени, чтобы понять: любовь сыграла с ним злую шутку. И дело было не только в том, что ядовитый воздух квартала, пропитанный гарью идущих на север поездов, пришелся не по душе его истерзанным легким, но и в матери Джейн, которая вбила себе в голову, что ее малютка угодила в лапы сумасшедшего, к тому же до сих пор не разведенного, и не замедлила переселиться к молодым, чтобы с утра до вечера донимать их непрерывными упреками и нотациями. Эти обстоятельства, к которым следует прибавить мрачную уверенность Уэллса, что содержать три семейства на гонорары от статей никак не получится, в один прекрасный день побудили его захватить корзину и спрятаться в шкафу, чуть ли не единственном месте в доме, недосягаемом для утомительных жалоб миссис Роббинс. Схоронившись среди пальто и шляп, он долго гладил ивовые стенки, надеясь, что корзинка, словно волшебная лампа Аладдина, вернет себе магические свойства.

Со стороны такая стратегия могла показаться абсурдной, безумной, даже нелепой, но, как бы то ни было, не прошло и дня, с тех пор как Уэллс вознес молитву корзинке, — и его захотел видеть Льюис Хинд, редактор литературного раздела еженедельного приложения к «Газетт». Он искал сочинителя фантастических рассказов, проникнутых духом эпохи с ее интересом к науке и прогрессу. Хинд полагал, что лучшего кандидата на эту роль не найти. Герберт был в одном шаге от осуществления детской мечты: ему вновь выпал шанс сделаться настоящим писателем. Разумеется, он принял предложение и за считаные дни накропал маленькую повесть под названием «Похищенная бацилла», за которую довольный Хинд заплатил целых пять гиней. Повесть привлекла внимание Уильяма Эрнеста Хенли, управляющего «Нэшнл обсервер», и тот решил предоставить начинающему автору место на страницах своей газеты, рассудив, что он способен сочинять и более впечатляющие истории, если ему дадут развернуться. Мысль о сотрудничестве со столь уважаемым изданием, в котором как раз печатался с продолжением «Негр с „Нарцисса“» обожаемого им Конрада, привела Уэллса в восторг и одновременно до смерти напугала. На этот раз речь шла не о заметках или коротеньких рассказиках. Теперь его воображению разрешалось парить свободно и забираться так далеко, как мог позволить себе настоящий писатель.

Ожидание встречи с Хенли едва не обернулось для Уэллса нервным расстройством. Получив приглашение от легендарного управляющего «Обсервером», он перебрал множество сюжетов в поисках по-настоящему оригинального и увлекательного, но так и не сумел отыскать идеи, способной поразить воображение прославленного издателя. Аудиенция приближалась, а у писателя все еще не было подходящей истории. Тогда он догадался заглянуть в корзину и обнаружил, что она, с виду пустая, полна литературных замыслов. Подарок Меррика оказался рогом изобилия, из которого сыпались превосходные идеи. Этот образ может показаться поэтическим преувеличением, но он весьма точно отражает то, что происходило с Уэллсом всякий раз, когда он заглядывал в корзину: на дне ее, словно крупинки золота в речном иле, поблескивали бесценные сюжеты будущих романов. Словно Меррик, вручая гостю подарок, умышленно или случайно оставил в нем все свои фантазии, накопившиеся за несколько лет. Вспомнив, как он сожалел о том, что доктор Небогипфель не создал машины для путешествия в будущее, писатель решил, что пришло время исправить эту досадную оплошность, благо за время работы над статьями у него накопилось немало подходящего материала.

Зануда Небогипфель получил отставку, на его место пришел безымянный ученый, архетипическая фигура, воплощение самоотверженного исследователя и изобретателя своего времени. А чтобы мысль о перенесении в будущее не показалась читателям пустой детской фантазией, автор решил придать ей научного лоска, опираясь на собственные эссе для «Фортнайтли ревью», в которых время предлагалось рассматривать как четвертое измерение лишь на первый взгляд трехмерной вселенной. А чтобы эта гипотеза приобрела еще больший вес, главного героя следовало снабдить специальным устройством, позволявшим свободно перемещаться во временном потоке. Несколько лет назад состоялся процесс над американцем Генри Слейдом, выдававшим себя за медиума. Слейд не только общался с душами умерших, но и опускал в свой волшебный цилиндр морские раковины, а потом доставал их почти точные копии со спиралями, закрученными в другую сторону, как у отражения в зеркале, и утверждал, что в старом цилиндре скрыто окно, ведущее в четвертое измерение. К изумлению многих, на защиту медиума поднялось научное сообщество, в том числе профессор физики и астрономии Иоганн Цёлльнер, прямо заявлявший, что трехмерное строение мира обманчиво и четвертое измерение непременно должно существовать. Процесс произвел в Лондоне настоящую сенсацию, а если прибавить к нему придуманный математиком Чарльзом Хинтоном развернутый в пространстве четырехмерный гиперкуб, объединявший каждый момент своего существования, можно было смело утверждать, что идея четвертого измерения витала в воздухе и писатель лишь подхватил успевшую овладеть умами теорию. Никто толком не представлял, что являет собой это самое измерение, но все надеялись, что его вот-вот откроют. Знакомое трехмерное пространство давно казалось слишком серым и неуютным. И вдруг выяснилось, что у него есть другая сторона, таинственная и неизведанная, а все таинственное способно придать обыденности новый вкус, как хороший гарнир — куску пресного мяса. Четвертое измерение наполняло прозу жизни истинной магией: в нем наверняка творились чудеса, которые и не снились трехмерному миру. Усилия вновь образованного Лондонского общества физических исследований оставляли надежду, что тайна вот-вот будет раскрыта. С другой стороны, в студенческие годы Уэллсу приходилось чуть ли не каждый день участвовать в бесконечных диспутах о природе времени, которые затевали его товарищи. И вскоре две весьма туманные идеи соединились во вполне стройную научную теорию о том, что время — это и есть четвертое измерение, а стало быть, существует по тем же законам, что и три остальных.