Цеховик. Книга 1. Отрицание - Дмитрий Ромов

через улицу. Первым делом, я захожу к Кахе во двор и отыскиваю взглядом нужный подъезд. Я останавливаюсь подальше, на противоположной стороне двора. Стою, чуть спрятавшись за трансформаторной будкой. Не хватало, чтобы он вышел из дома, и сразу наткнулся на меня. Руки вверх, именем закона вы арестованы, да?

Потом, отсчитав, с какого номера начинается нумерация квартир, пытаюсь отыскать нужные окна. Так, они, похоже со стороны улицы. Уже неплохо. Ещё бы и у Платоныча так же оказалось, и тогда можно было бы от него наблюдать за квартирой Кахи. Ну ладно, это мечты. И так чего-нибудь придумаю. А пока надо уходить.

Я поворачиваюсь и в трёх метрах от себя вижу… Каховского. Он стоит, засунув руки в карманы кожаной куртки. Локтем он прижимает свёрток. Кажется тяжёлый. На голове надета ондатровая шапка с развязанными ушами. Под тёмными карими глазами чёрные круги, взгляд тяжёлый, смотрит на меня в упор.

– Здорово, Брагин, – сипло говорит он. – Не меня ищешь?

Пурген (англ. purgen) — широко распространенное в прошлом веке слабительное средство. В настоящее время запрещено.

Действующее вещество пургена — фенолфталеин. По фармакологическому указателю пурген относится к группе «Слабительные средства».

К чему это я? Просто сегодня Егор назвал Геннадия Рыбкина "дядя Гена съел пургена" и я вот подумал, а вдруг не все знают, что это такое.

11. Навстречу трудовым свершениям

– Здорово, если не шутишь, – отвечаю я, чуть прищурившись. – Может, и тебя.

– Говори, чего хотел.

Да, сейчас я пока к таким встречам не готов. Залёт! Не успел ещё подготовиться. Не очень удачно получилось. Хотя… Почему бы и нет…

– Поговорить надо, – отвечаю я.

Каха выжидательно смотрит.

– Про Джагу.

Глаза его чуть дёргаются, прищуриваясь, но остаются спокойными.

– Это с ним базарь, я за него ничего не скажу, – говорит он.

– Ну, я и хотел сказать, что типа похер, он всё равно уже в мусарне.

– Почему это? – как бы не знает он.

– Так он на меня с ножом накинулся вчера. Здесь вот, на площади Советов. Походу совсем у него жбан протёк. Или это ты послал?

– Нет, не я, – спокойно, безо всяких эмоций говорит Каха. – Он сам по себе, а я сам по себе. Иногда пересекались. Не более.

– Так он батю моего порезал. Я его чуть на месте не порешил. Пусть радуется, что меня оттащили вовремя.

– Он не умеет радоваться. Умел бы, сейчас в мусарне не сидел.

– Ладно, – заявляю я, – короче, я пришёл сказать, что хочу замирить, короче. В общем, зла не держу. И ты не держи, если можешь. Мне с тобой враждовать причины нет. Что было, то прошло, надо вперёд двигаться, а не в прошлое заглядывать. Я так думаю. Нам делить нечего. Я на твоё не претендую. Ну, всё вроде. Что хотел, сказал.

Мне эти слова даются нелегко, прям комом в горле застревают. Я будто костью давлюсь. Нет, не надейся, за отца ты ответишь. И если закон до тебя не дотянется, будь уверен, уж я-то точно дотянусь. Надеюсь, он не чувствует эту мою энергию, вырывающуюся наружу.

Каха кивает:

– Согласен. Мне тоже с тобой нечего делить. Может пересечёмся когда, друг друга знаем.

Страха он не испытывает, хотя должен был, но это даже хорошо. Пусть думает, что я от него удара не ожидаю. Надо попробовать его заманить в ловушку, но он, сука, хитрый. Своими руками ничего делать не будет, наверное.

– Ладно, на, – говорю я и протягиваю пакет с бутылкой. – Тебе. Типа трубка мира.

Он принимает пакет и чуть приоткрывает. Рассмотрев содержимое, присвистывает:

– Нормальный подарок. Что же, я в долгу не останусь.

Он достаёт из подмышки свёрток и передаёт мне.

– Держи. Это тебе.

Я разматываю хрустящий заграничный пакет и вижу чёрную с золотом коробку двенадцатилетнего Ballantines. Ну вот, Платоныч без подарка тоже не останется, а то я уж расстроился. Вискарь зачётный, в Союзе, насколько помню, такой никогда не продавался. В любом случае, это покруче будет, чем Red Label, но ему и красненькое сойдёт.

Мы оба удовлетворённо хмыкаем. Возникает небольшая пауза. Вроде всё сказано и надо расходиться. Каха чуть подаётся вперёд и протягивает мне руку. Я пожимаю. Ощущение не самое приятное, но виду не подаю.

Скорее всего, он будет продолжать искать возможность нанести удар. Ладно, посмотрим. Надо ещё у Трыни повыспрашивать, что там и как произошло.

Я перехожу через дорогу и иду в дом напротив. Поднимаюсь на четвёртый этаж. Дверь открывает Юрий Платонович. На нём мягкие брюки и рубашка с закатанными до локтей рукавами.

– Проходи, Егор, рад тебя видеть, – говорит он.

– О, вас можно поздравить, гипс сняли.

– Да, не говори, надоел, как собака. Тапочки вот бери. Давай, проходи.

Он проводит меня в комнату. Квартира у него большая и богато обставленная. Высокие потолки, большие окна, много воздуха, чувство надёжности. Вот за что я люблю полнометражки.

– Я только что чай заварил, – сообщает Большак. – Присаживайся, я сейчас принесу.

– Я вам тут подарочек маленький принёс к празднику, – протягиваю я ему пакет.

– Да? – удивляется он. – Интересно, что там такое. Ого! Ничего себе. Виски! Настоящее заморское виски. В наших краях такого не купишь. Где же ты нашёл такую ценность?

Я улыбаюсь.

– Секрет что ли? – Юрий Платонович тоже улыбается.

– Да, не особый. Отец из командировки привёз.

– Вот как! Отец всё-таки имеется, да ещё и в загранкомандировки ездит? Интересно-интересно.

– Ну, это не совсем то, что вы подумали. Отец имеется, только он с нами не живёт, а в командировке, как я понимаю, было не так уж и приятно. Его там подстрелили. Он военный.

– Ах, вот оно как, – качает головой Платоныч. – Афганистан?

– Нет, туда ведь только зашли. Пока не рассказывал. Да с ним новая беда приключилась. Лежит в нашей с вами больничке.

– Так, сейчас мне всё расскажешь. Я за чаем.

Юрий Платонович уходит на кухню, а я прохожу в комнату. Здесь стоит большой велюровый диван в тонкую полосочку и довольно старые деревянные шкафы, заполненные книгами. Не уверен, имеют ли они антикварную ценность, но выглядят