Вещий князь. Книга 5. Ладожский ярл - Андрей Посняков

— Поплыли?

Ладислава молча кивнула.

Вроде бы ничего и не изменилось в окружающем их мире. Все так же деловито стучал дятел, все так же куковала кукушка, и так же медленно плыли облака по белесому небу, и вода по-прежнему была гладкой, как зеркало. Но… словно бы витал над озером, над лесом и лугом, воспрянувший дух разрушения и мести. И стук дятла стал раздражать, невыносимо стало слышать кукушку, а отражающиеся в воде облака теперь выглядели зловеще.

Все так же молча они вытащили челн на мель, замаскировали в тростнике, а оказавшись на дворе усадьбы, тщательно заперли ворота.

— С сегодняшней ночи спим по очереди, — затушив очаг, глухо сказал Дивьян, и Ладислава, соглашаясь, кивнула.

— Сначала — я, — так же тихо продолжал отрок. — Потом, под утро — ты. А я наблюдаю… Днем, если все хорошо, выспимся…

Он ушел в избу. Скрипнув, затворилась дверь, и Ладислава остро ощутила свое одиночество перед этими бесконечными, вселяющими непреодолимый страх лесами, перед холодной гладью озер, перед нависающе-белесым небом, на светлом фоне которого темнели острые колья ограды, за которой чернотой маячил погребальный курган. Все, что осталось от рода старого Конди. Если, конечно, не считать Дишку.

Забравшись на пологую крышу амбара, Ладислава укрылась от холода старою шкурой и прислушивалась к звукам близкого леса. Да-а, была бы собака… Обещал ведь Келагаст, дальний Дишкин родич. О, Келагаст, староста Келагаст, непростой ты мужик, и, ах как нехорошо смотрели тогда, ранней весной, твои масленые глазки. Ладислава очень хорошо чувствовала подобные взгляды, прекрасно понимая, что они означают. С тех пор больше не приходил староста, оно и понятно — весенние работы, расчистка пашни, сев. Да и рыба прет — только держись, и зверь лесной — каждый человек на счету. Предлагал ведь Келагаст к нему перебраться, в его городище, что на Паше-реке, в том месте, где наволок. Не так и далеко отсюда. Ох, Келагаст, Келагаст. Кто знает, кабы не взгляды твои похотливые, может, и перебрались бы? Впрочем, вряд ли. Уж больно Дишка того не хотел. Дишка… Славный отрок, смешной такой и вместе с тем заботливый и в чем-то даже мудрый, а уж охотник — каких поискать.

Воздух, светлый ночной воздух, был настолько тих и прозрачен, что Лада слышала, как в озере плескалась щука. Хлопая крыльями, пролетела сова — ага, вот пискнула мышь, пойманная в мощные когти. На дальнем болоте пронзительно вскрикнула выпь. Крик ее, затухая, долетел и сюда, до усадьбы старого Конди. Бывшей усадьбы убитого старика Конди. Ныне здесь был один законный хозяин — отрок Дивьян, единственный выживший в роде… Так, выходит, это не колбеги уничтожили его род? Варяги! А может, руны не имеют к смертям никакого отношения? Тогда для чего их здесь изобразили? Нет, слишком мало всего, чтобы хоть что-то утверждать точно.

Девушку едва не сморил сон, хорошо, удержалась, чтоб не заснуть, спрыгнула с крыши, побегала по двору, помахала руками, сполоснула лицо водой из дождевой кадки. Снова забравшись на крышу, посмотрела вдаль, на белую гладь озера, узкую и длинную, именно оттуда почему-то ожидалась опасность. Ну да, ведь именно там луг со старым пнем. И вырезанная на том пне руна. Эх, кабы знать, что она означает? Ведь учил же когда-то Хельги. Или не учил? А был ли он вообще в ее жизни, этот варяжский ярл, красивый, мужественный и отважный? Или просто привиделся в девичьих ночных грезах. Нет! Нет! Уж слишком хорошо помнила Ладислава запах его сильного тела. Помнила… Девушка невесело усмехнулась. Убежала от молодого варяга за тридевять земель, думала, забудется все. Ан нет. Не забывалось. Наоборот, тоска временами наваливалась — страшная. Да еще и тишина эта. И нет никого вокруг, до самого Паш-озера, только они вдвоем — Дишка-Дивьян и она, Лада-чижа.

Тьма не тьма была кругом, какие-то туманные белесые сумерки. Чернели кругом холмы и деревья, изредка кричали ночные птицы, а где-то далеко, за рекою, слышался одинокий вой волка.

Человек в короткой оленьей куртке отошел от реки, оглянулся — надежно ли спрятан челн? С берега лодки было не видно. Хорошо. Человек хмуро взглянул на небо, розовеющее близкой зарею. Следовало спешить. Вождь не любит опозданий. Жаль, задержался у Келагаста под видом возвращающегося из Ладоги, теперь вот никак не успеть. От реки до усадьбы Конди вроде и не так далеко, ежели через озеро, ну а если в обход? К утру только и будешь. А надо было еще проверить на лугу — цел ли? О том настойчиво напоминал вождь, провожая. А как успеть? Как успеть, когда вместо одного дня провел у Келагаста два? Да и как было не провести — радушен был наволоцкий староста, рад был гостю, и даже скорее не столько гостю, сколько принесенным им вестям из большого дальнего мира. Лесные жители все были любопытны, только скрывали это, а Келагаст вот не скрывал. Хорошо было с ним говорить, весело, гость сказался мастеровым, артельщиком, пробиравшимся к Явосьме-реке навестить родичей. Якобы навестить. Якобы к Явосьме… Вовсе не туда держал путь Лютша-мерянин, как называли его в ватаге смурного вождя. А куда — про то никому лучше и не знать вовсе. Расслабился у Келагаста Лютша, распарился в баньке, рыбки попробовал. Келагаст себе на уме оказался, не за просто так в бане парил, все про Ладогу расспрашивал, что на что там обменять можно. Все интересовало старосту: и сколько зеленых бус дают за меру жита, а сколько серебра за беличьи да куньи шкурки, да какова цена на рабынь. Ну, про рабынь Лютша долго рассказывал — цены знал, когда-то в славном граде Киеве, куда занесло его после бегства из родных мерянских лесов, дела имел с самым знаменитым торговцем. Ну, дела, конечно, это уж слишком солидно для Лютши сказано, это он перед Келагастом выпендривался, на самом-то деле скорей так — делишки. Ну, пусть и делишки. Да зато с кем! С самим Харинтием Гусем дела имел в Киеве! В смысле — делишки… Впрочем, имя Харинтия Келагасту, конечно же, ничего не говорило. Вот ведь пнина лесной! Лешак лешаком, а туда же — красивых наложниц восхотел завести, цены выспрашивал. Ой, не зря… Так ведь еле вырвался от него Лютша. Хорошо хоть, догадался про окрестные селенья спросить. На вопрос об усадьбе старого Конди Келагаст скривился. Отвечал нехотя, дескать, сгибли все в усадебке от лютых колбегов, один Дивьян-отрок остался. Живет, мол, теперь, один-одинешенек. По крайней мере, Келагаст говорил именно так. Неохотно рассказывал, все глазами кругом зыркал, потом перевел разговор на девок, а в конце — ух, и хитер же! — словно невзначай вопросик подкинул:

— А что это ты, гостюшка, про Конди выспрашиваешь?

Ну, Лютша тоже не лыком шит:

— А думаю, может, заночевать там?

— Что ты, что ты, господине! — Келагаст как будто расстроился, озабоченный удобством пути. — Тебе ж там сперва все по Паше-реке, вон, челн у тебя, смотрю, ходкий. А от реки усадьба не близка! Там лесом, да лугом, да через озеро. Легче у Палуйцы заночевать, чай, знаешь, речку… Там уж тебе прямая дорога. Нет, гостюшка, не советую я тебе ходить на усадьбу Конди, изрядный крюк сотворишь!

Лютша лишь плечами пожал:

— Ну, как скажешь, дядько.

Так и поплыл, почти мимо, соглядатаев Келагастовых опасаясь. И не зря — те его, почитай, до самой Палуйцы проводили, не особо и таясь. Рыбачки типа. Потом повернули в обрат, к ночи ближе. Лютша выждал немного — и тоже поворотил челн. Вот и подзадержался… Там день да тут. Около недели уж набежало. За такое рассердится вождь, а уж на расправу он крут. Плетей запросто можно отведать, да как бы не хуже.