В ожидании весны - Ованес Азнаурян

ему на мобильный позвонит Мэрико и сообщит еще одну новость…

Пока же он сидел в своем кабинете на третьем этаже Дома радио в Ереване, по улице Алека Манукяна и играл на стене солнечным лучом, отражающимся от его новеньких дорогих часов, подаренных замминистром на день рождения.

21

Тот же самый луч воскресного январского солнца скользнул между занавесками одного из окон старого «сталинского» дома (на перекрестке проспекта Баграмяна и Московской улицы) и, пробежав по пыльному ковру и грязному паркету, перекинулся на диван-кровать, прополз по простыне в цветочках и, поднявшись чуть выше, вспрыгнул на подушку и горячей волной накрыл глаза молодой женщины. Сердце Мэрико забилось быстрее, и она проснулась. Солнце поднялось еще выше, и луч исчез из комнаты, где опять стало так же полутемно, как раньше. Мэрико не хотелось вставать с постели, которая согрелась только к утру (мама, вай, мама, упустившая из виду, что Эпоха Страшных Зим уже закончилась, и на всем экономила!), есть тоже не хотелось, не хотелось даже кофе. Слышно было, как мама (вай, мама!) возится на кухне и напевает: «Ciao, bombino, sorry!» – должно быть, песенку своей молодости. А потом вдруг:

– Мэрико, вставай, уже поздно!

Мэрико решила не отвечать, притвориться «спящей красавицей», но от мамы не так уж легко было отвязаться. Спустя десять минут Маргарита, словно торпеда, ворвалась в комнату. В одной руке у нее была сигарета, в другой – половник.

– Мэрико, ты не слышишь?! Я говорю, уже поздно, пора вставать!

Притворяться больше не имело смысла, и Мэрико застонала:

– Ну, мама, что такое?! Я хочу спать. Сегодня же воскресенье!

– Но уже десять часов!

– Ну и что? Воскресенье!

– Вставай, ахчикс[59]. Нужно пропылесосить твой ковер, помыть паркет… Хочешь? Бутербродики сделаю, с чаиком съешь…

– Вай, мама! Мне скоро двадцать пять! А ты все «бутербродики», «чаик», «сокик»… Встаю, ладно! – И Мэрико села в кровати.

– Вставай сейчас! – сказала подозрительная Маргарита. – Знаю я тебя: уйду, ты снова ляжешь.

– Мама!

Все еще не старая тикин Маргарита Маноян, прекрасный переводчик, знаток английского, в конце концов, дочка великого Ара Манояна, вышла из комнаты (Ciao, bombino, sorry! Та-дам-та-дам, та-дам-тадам…). А Мэрико встала на коврик у кровати и посмотрела в окно. Голова звенела после вчерашней попойки, подташнивало, и Мэрико грязно выругалась. Вообще, ей нравилось материться – делала она, впрочем, это только в уме или шепотом – Мэрико чувствовала себя при этом сильнее и увереннее. Теперь она выругалась снова, ощутив не только звон в голове, но и страшную сверлящую боль в правой передней части темени. «Будет опять мигрень, – подумала она. – Мигрень с похмельем! – И добавила по-русски: – Пиздец!»

Мэрико попыталась вспомнить вчерашний вечер, медленно, с трудом выковыривая из отравленной водкой памяти осколки событий, но были сплошные провалы, и картинка не складывалась в одно целое. Ну, да, опять с Джеммой выпивала. Потом пришел Джеммин бывший жених, Арташ, что-то кричал, потом Мэрико приставала к нему. Далее Мэрико вспомнила, как Джемма и Арташ ее усаживали (не без борьбы) в такси, назвали таксисту ее домашний адрес, и она поехала, пыталась соблазнить этого самого таксиста, потом опять был провал до утра…

За окном светило солнце, лежал выпавший ночью снег, почти не видно было людей, и было тихо, очень тихо… Она оделась (голая спала!) и вышла из своей комнаты с голубыми обоями и письменным столом. В прихожей мама надевала пальто, а потом напялила на голову свою странную вязаную шапку.

– Куда это ты собралась?

– Как куда? За хлебом, конечно. Хоть и воскресенье, но надо же вовремя купить хлеб!

– Понятно. Знаешь, мамуля, у тебя довольно-таки нелепый прикид в этой шапке, тебе не кажется?

– Вот еще! – фыркнула Маргарита. – Бутербродики на столе. Воду для чаика вскипятила. Знаешь, какая ты худая?

– Вай, мама, не надо!

– Все, я пошла. Вернусь не скоро. Может, загляну на Вернисаж. А вдруг дедушкин самовар купили.

– Хорошо, – сказала Мэрико уже из уборной.

Уборная была самым холодным местом в квартире, и Мэрико вспомнила, как отец всегда говорил ей и Маргарите: «Не отморозьте задницы!» Мэрико считала своего отца вульгарным, называла его не иначе как по имени (вместо «папа») и радовалась, что Гарик уехал в Москву на заработки – как говорят в Армении, уехал на хопан[60]: «Хоть деньги посылает каждый месяц, и то хорошо!»

– Если твой Гарик нам посылает эти деньги, ты представляешь, сколько он на самом деле зарабатывает? А ты все экономишь и экономишь! Мы так перемерзнем! – сказала Мэрико недавно матери.

В ответ Маргарита лишь тихо произнесла:

– Как он без нас, бедненький!

– Ты его не очень-то жалей! Небось нашел себе там какую-нибудь русскую красавицу-блондинку с ножками от ушей и моложе тебя.

Маргарита обиделась и весь день не разговаривала с дочерью, хотя Мэрико не так уж и была не права: Гарик действительно нашел себе в Москве «блондинку с ножками от ушей», и ее звали Надя.

Տէր, ողորմեա՛.

Принимая в то солнечное воскресное утро последнего январского дня 2007 года душ, стоя под почти кипящими струями воды, Мэрико почему-то вдруг разрыдалась, и ее стошнило прямо себе на ноги. Ей вдруг стало очень жалко себя тогда, и сквозь слезы, растворяемые горячей водой, она повторяла одно и тоже:

– Боз![61] Боз Мэрико!

Позавтракав, Мэрико отпечатала на маминой пишущей машинке «Erika»: «Ушла к Джемме. Пылесос откладывается на неделю. Твоя М.», оделась и вышла из дома. Несмотря на ослепительно-яркое солнце, снег и не думал таять, но Мэрико не чувствовала холода. Она перешла площадь Оперы, прошла мимо Лебединого озера, потом пошла по улице Туманяна, все время напевая про себя: «Ciao, bombino, sorry!» Дойдя до конца улицы, она свернула во двор и удивилась количеству полицейских машин перед домом, где жила Джемма. Вошла в подъезд и замерла. Сверху доносились голоса, какая-то женщина кричала. Выйдя из оцепенения, Мэрико побежала по крутым лестницам здания вверх. Перед дверью Джеммы было много людей, сама же дверь – распахнута настежь. Мэри вошла…

Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.

На полу, в центре единственной в квартире комнаты лежала Джемма («Очень мертвая», – как подумала Мэрико), а вокруг ходили мужчины в штатском и двое – в полицейской форме.

– Кто вы? – спросил толстый полицейский.

– Я… мы подруги. Мы были подругами!

– Ваша подруга мертва.

– Ее… убили?

– Нет. Предположительно захлебнулась собственной рвотой. Она была очень пьяна. Ну, это еще предварительно. Вскрытие покажет точно. – Полицейский внимательно посмотрел на Мэрико. – Вы вместе выпивали?

– Да…

– Где вы работаете?

– Я не работаю. Раньше