Кровь цветов - Анита Амирезвани

— Что такое? — спросил он.

Я не смогла ответить, борясь со своими чувствами. Музыкант продолжал играть. Ферейдун подал ему знак остановиться, но юноша не заметил. Тогда Ферейдун громко сказал:

— Хватит! Ты можешь идти.

Прежде чем остановиться, юноша сыграл еще несколько тактов. Он игриво улыбнулся мне одними уголками губ, поблагодарил хозяина и вышел.

Я чувствовала себя несчастной, будто совершила ужасную ошибку. Но вместо того чтобы разозлиться, Ферейдун приблизился ко мне и начал поглаживать мою руку. Его ладони были вдвое больше моих, а кожа темной, словно крепкий чай, по сравнению с моими пальцами, красными от хны. Его руки были нежнее всех, что я знала. Он задержался на омозоленных кончиках моих пальцев и улыбнулся, как будто ему это понравилось.

Пока Ферейдун смотрел на мои руки, я изучала его лицо. У него были густые черные усы и короткая борода до ушей. Я могла чувствовать запах табака на его алых, словно мое платье, губах. Ни один мужчина, кроме отца, не приближался ко мне так близко, поэтому я, наверное, выглядела напуганной. Убрав волосы, упавшие мне на лицо, Ферейдун сжал меня в объятиях. Тепло его тела будто согревало и меня.

— Так, — сказал он, — значит, это и есть моя маленькая горная девочка с юга, такая черствая и твердая снаружи и такая мягкая внутри. Кто бы мог подумать?

Я никогда не говорила такого о себе, но Ферейдун не ошибся. С тех пор как умер отец, нежность стала уделом других людей.

— С того самого дня, когда я увидел, как ты сбрасываешь одежды, я желал только тебя одну.

— И с того дня, когда я накричала на тебя, — сказала я, вспоминая.

— Что же тебе еще оставалось!

— Почему же ты не сделал предложение раньше?

— Ты не была готова, — ответил он. — Но все переменилось, когда Хайеде увидела тебя в хаммаме.

Я покраснела, а Ферейдун поцеловал меня в лоб, прямо под жемчужной нитью. Мое тело вспыхнуло. Чудо, когда ты значишь что-то для другого, пусть даже на мгновение, но больше, чем все иные.

Мне хотелось говорить еще, но Ферейдун взял меня за руку и отвел в маленькую спальню, находившуюся за резной деревянной дверью. Мерцали расставленные в нишах масляные лампы. Большая постель с огромной подушкой, где могли улечься двое, занимала почти всю комнату. Это было место только для двух занятий: сна и любви.

Мы сели на постель, и сердце мое забилось так быстро, что было видно, как дрожала шелковая ткань платья. Ферейдун снял с меня драгоценный халат Гордийе, отбросив его с небрежностью человека, привыкшего к дорогой одежде. Затем он осторожно снял шелковую рубашку. Я задрожала, оставшись только в коротеньком платье, почти не прикрывавшем тело. Ферейдун на мгновение обхватил мою талию, и тепло его рук успокоило меня. Я чувствовала, что Ферейдун ждал этого. Когда я расслабилась, он начал ласкать мою грудь кончиками пальцев, горячими даже сквозь шелковую ткань.

Я хотела, чтобы он продолжил, но Ферейдун внезапно снял с меня последнюю одежду и начал рассматривать мое тело. Мне же стоило больших усилий не уворачиваться от его взглядов, словно червяку на крючке.

— Груди крепкие, словно гранат, бедра как оазис. Почему-то я всегда чувствовал это!

От его хвалы я покраснела.

— Алые розы цветут на твоих щеках, — нежно сказал он.

Он начал раздеваться, комкая одежду из дорогих тканей, словно тряпки. Когда он впервые развязал тюрбан, у меня перехватило дыхание. Его волосы рассыпались по плечам густыми, волнистыми, блестящими волнами. Я хотела дотронуться до них, но не посмела.

Жесткие волосы, покрывавшие его тело, были словно бархатный узор на парче. И хотя я не опускала глаза ниже его живота, я заметила что-то, заставившее меня вспомнить о бараньих потрохах из мясных лавок на базаре: почках, печени, языке.

Когда Ферейдун обнял меня, когда ничто не разделяло наши тела, я почувствовала свежий привкус яблочного табака на его губах, ощутила покалывание волос на его груди и на лице. Тело его нежно согревало меня. Я была так растеряна, что не знала, чего ожидать дальше. Я видела на полях спаривавшихся животных, знала, что между мужчиной и женщиной происходит что-то похожее. Но когда Ферейдун соединился со мной, я от боли вцепилась в постель, стараясь сдержаться. Страсть его нарастала, и я знала, что вызвала ее, но я была где-то далеко. Я и правда была похожа на застывшую принцессу, наблюдая, как Ферейдун овладевает мной. Когда он преодолел семь вершин и закричал от наслаждения, я лишь с любопытством смотрела на него из-под полуопущенных век. Он заснул, и я ощутила замешательство и смущение. Почему то, что мы совершили сейчас, было источником шуток для женщин и уж тем более для мужчин в нашей деревне? Почему Голи выглядела такой восторженной, когда говорила об этом?

На рассвете Ферейдун проснулся и сжал меня в объятиях. Я чувствовала, что он хочет снова сделать то же самое. И я подчинилась, хоть и чувствовала сильную боль. Вдохновленная его движениями, я обхватила его бедра, словно знала, что делать, и двигалась все быстрей, наблюдая, как его веки затрепетали, будто крылья бабочки. Я продолжала, и вот он словно взлетел над постелью, яростно прижимая меня к себе, словно пытаясь вдавить мое тело в свое. Через несколько долгих мгновений его руки ослабли и он растянулся на ложе.

— Это было несравненно, — сказал он, целуя мою грудь.

Засыпая, Ферейдун улыбнулся мне, и я поняла, что сделала все правильно.

А мне приснилась игра в чавгонбози. Наездники-соперники свирепо вели мяч, стараясь не подпускать к нему друг друга. Когда один из них вкатил мяч за отметку, я ожидала услышать топот и рев толпы, но никто не издал ни звука. С дрожью проснувшись, я подумала о бедрах Ферейдуна, толкающихся между моих, удивляясь, почему мои ощущения не были такими радостными, как ожидалось.

Утром, когда я возвращалась домой, все, что я видела, — старую Пятничную мечеть, суетящийся базар, деревья, растущие вдоль дороги в квартала Четырех Садов, — все будто заново родилось под жарким солнцем. Моя кожа горела, вспоминая объятия Ферейдуна. Мое сердце колотилось точно так же, как в день, когда я смотрела с моста на Исфахан, желая раскрыть все его тайны. Однако внутри я ощущала пустоту, словно потеряла что-то, чего не могла назвать.

Проходя мимо квартала Четырех Садов, я обратила внимание на места, где обычно отдыхали семьи богачей. Там рос дикий шиповник и лилии странного голубоватого оттенка. Я размышляла, каково это — отдыхать, лежа на густом зеленом клевере под тенистыми тополями, разложив на платке хлеб, миндаль, овечий сыр, — и вместе с мужем. Пара крепких молодых людей, заметив, что я стою без дела, начали подавать мне знаки.

— Она пухленькая и мягкая, как персик, — громко прошептал один другому. — Могу определить это по форме ее лодыжек.

Не обращая на них внимания, я направилась к дому Гостахама, улыбаясь под пичехом. Теперь я точно знала, что скрывается и зудит под их халатами. Я разглядывала других женщин, сладостно скрытых под чадором. Мы были подарком, обертку которого разворачивали слой за слоем.