Кровь цветов - Анита Амирезвани

— Встань, азизам, моя дорогая, — сказала матушка.

Я встала, и они с Гордийе посмотрели на меня. Они застыли, словно рассматривали красивую картину, которой прежде не видели.

— Ты прекрасна, как полная луна, — сказала матушка, проведя рукой по моим щекам.

Одевшись, я боялась сделать лишнее движение, чтобы не разрушить их тонкую работу. Матушка подвела меня к курильнице с ладаном и попросила постоять над ней, чтобы моя одежда благоухала.

— И все, что под ней, — сказала Гордийе и расхохоталась.

От сладкого, тяжелого запаха у меня вновь закружилась голова, мои мысли словно окутал туман.

Потом Гордийе покрыла меня белым чадором и пичехом, чтобы никто не смог увидеть мое лицо. Матушка надела чадор поверх траурной одежды. Шел Рамадан, для еды было еще слишком рано, поэтому они не поили меня сладким напитком с миндалем и розовой водой, а всего лишь смочили им губы, желая мне счастья в семейной жизни.

Ферейдун наказал ждать у одного из его домов недалеко от Пятничной мечети. Мы вышли из дома и направились в сторону от реки, к Северным воротам, пока не достигли старой площади. Затем миновали четыре караван-сарая, три хаммама и два медресе, пока не добрались до древней Пятничной мечети, которая была построена около пяти столетий тому назад. На кирпичных стенах не было ни рисунков, ни изразцов. Площадь шаха и его Пятничная мечеть были несравненно прекрасны. Время щадило эту часть города, и даже монголы не смогли разрушить ее.

— Давайте зайдем в мечеть ненадолго, — сказала я.

Пройдя в высокий проем, мы попали в темный коридор из прочных стен и широких колонн. Я подумала о тех, кто молился здесь до меня, особенно о девушках, которым суждено было впервые разделить ложе с мужем. Казалось, сейчас я пребывала в темноте неведения, но вскоре надеялась обрести знание. Миновав темный коридор, я вошла во дворик. Крыши не было, и он был освещен лучами солнца. Минуту я стояла, озаренная солнцем, твердя молитвы, а моя матушка ждала, пока я закончу.

— Я готова, — наконец сказала я ей.

Пройдя площадь, мы свернули на узкую улицу, где единственным признаком жилья были высокие ворота. Пушки должны были вот-вот выстрелить, и улицы были полны людей, спешивших туда, где они собирались поесть. Их напряженные лица были полны предвкушением.

Матушка остановила мальчика и спросила, как пройти к дому Ферейдуна, и тот проводил нас к резной деревянной двери. Мы постучали в женский дверной замок, отозвавшийся тонким звоном. Почти тут же на пороге появилась старая служанка, назвавшая себя Хайеде. Я вспомнила ее: она была вместе с остальными, радовавшимися в хаммаме, когда Хома распевала хвалу моей красоте.

Мы вошли внутрь и сняли чадоры. Служанка выразила нам свое уважение, не позволяя, однако, забыть о своем превосходстве, и вежливо сказала матери, что теперь обо мне позаботится она. Я не ожидала, что попрощаться придется так быстро. Матушка приложила руки к моим щекам и прошептала:

— Помни, твое имя дают женщинам сильным и мудрым. Я знаю, ты окажешься достойной его.

Прежде чем она повернулась, чтобы уйти, я увидела, как слезы подступили к ее глазам, как и к моим. Не думаю, что когда-либо я чувствовала себя такой же одинокой. Но, заметив мою грусть, Хайеде лишь сказала:

— Ничего, тебе понравится здесь.

В доме было четыре комнаты, окружавшие маленький дворик с прекрасным фонтаном, вода в котором журчала, словно музыка. Хайеде сняла с меня верхнюю одежду и внимательно изучила платье. Сочтя его подходящим, она отвела меня в одну из комнат, приказала разуться и ждать.

Комната походила на сундук с сокровищами. В стенах было множество ниш, расписанных оранжевыми маками и причудливыми бирюзовыми цветами. Потолок выглядел ковром с солнечным узором, но вырезанным по белому гипсу. Он был инкрустирован маленькими зеркалами, сверкавшими, будто звезды. Пол покрывал прекрасный шелковый ковер с цветочным узором. На стенах висели два маленьких ковра, слишком драгоценные, чтобы ходить по ним, на которых были изображены цветущие деревья с поющими на них птицами. Везде, куда бы смогла дотянуться рука, стояли чаши с дынями, виноградом, крошечными огурцами, высокие кувшины с водой и красным вином.

Я не могла сказать, сколько времени прошло, прежде чем появился Ферейдун, — минуты казались годами. Я боялась пошевелиться и нарушить что-либо в своем облике. Думаю, я выглядела как принцесса, застывшая на чьей-то картине. Каждая деталь была совершенна, однако я не была самой собой. Я изучала руки и пальцы на ногах, покрытые хной, словно они были чужими, ведь я ни разу не украшала их. Я думала о Голи, которая уже годы знала то, о чем я так желала узнать. Теперь же я всеми силами хотела отказаться от своих желаний.

Через мгновение после выстрелов пушек в комнату вошел Ферейдун, сопровождаемый шестью слугами, которые несли дымящиеся блюда.

— Салам, — произнес он, садясь на подушку рядом со мной. Он был в бледно-лиловом халате, зеленой рубашке и белом тюрбане, расшитом серебряной нитью. Двое слуг развернули перед нами скатерть, а остальные расставили блюда. Затем они почтительно удалились.

Ферейдун, казалось, чувствовал себя так же привольно, как в тот день, когда впервые увидел меня.

— Ты, наверное, голодна, — сказал он. — Давай вместе окончим дневной пост.

Он отломил кусок хлеба, подобрал немного мяса и риса, приготовленного с укропом, и предложил его мне. Я с тревогой посмотрела на него. Раньше мне никогда не приходилось принимать пищу из рук незнакомого мужчины.

— Не надо стесняться, — сказал Ферейдун, наклонившись ко мне. — Мы теперь муж и жена.

Когда я отпрянула от него, он рассмеялся.

— Ах эти девственницы! — произнес он с улыбкой.

Я приняла у него еду и положила в рот. Она была вкусней, чем та, какую я пробовала прежде, и этой прекрасной еды здесь были горы. Нам также подали две тушеные курицы, жареную баранину, рис с бобами фава и луком, сладкий рис с шафраном, барбарисом, апельсиновой цедрой и сахаром. Я съела совсем немного, зато Ферейдун ел так много, как мог позволить себе только человек его положения. Время от времени он останавливался и предлагал отборный кусочек мне. Как и дома, мы не разговаривали во время еды в знак почтения к дару, посланному нам Аллахом.

Когда мы закончили, Ферейдун позвал слуг и приказал убрать блюда. Было видно, как они мысленно оценивают, сколько еды осталось, и прикидывают, можно ли будет наесться сегодня. Поступая так же совсем недавно, я знала, что им хватит.

Затем Ферейдун приказал принести кальян и позвал музыканта. Сразу за большой стеклянной трубкой с тлеющими углями на дымящемся табаке появился юноша-музыкант. Кожа его лица была гладкой, он еще не начал бриться. Ферейдун закурил и предложил мне. Я отказалась, так как раньше никогда не пробовала. Музыкант сел напротив Ферейдуна, ожидая, когда тот махнет рукой, приказывая начать. Затем повел смычок по своей кяманче, звуки которой обжигали мне сердце. Наблюдая за ними двумя, пребывающими в таком единении друг с другом, я ощутила щемящее одиночество. Кяманча и ее владелец напомнили мне о нежности, которой я никогда не знала раньше, а может, не познаю никогда. Внезапно я затосковала по отцу. Глубоко вздохнув, я попыталась успокоиться, но выражение моего лица привлекло внимание Ферейдуна.