Конец вечности - Юлия Ветрова

не знала, что делать, и не желала задумываться о том, что может не знать и она.

Аврора покосилась на Инэрис, искоса и с опаской смотревшую на неё саму. Инэрис тоже ждала от неё каких-то слов, но слов не было. Аврора отлично понимала, что никто здесь не захочет рисковать собой и собственными мирами, чтобы отразить атаку. Едва она предложила в начале заседания создание единого комплекса вооружённых сил из разрозненных гвардий и дружин, как начался хаос, который длился до сих пор. Герцоги и магнаты с упоением уличных торговок обличали друг друга в грехах, накопившихся за сотни лет.

Аврора перевела взгляд на Галактиона. Тот стоял чуть позади, прямой и безразличный ко всему. С тех пор, как Аэций вернулся с Редеи, он был таким всегда, и иногда Аврора сомневалась, стоит ли вообще рассчитывать на него.

Казалось, всё происходящее не трогает Галактиона ничуть. Это был не его мир — и Аврора понимала, что отчасти Галактион прав. Вряд ли он мог жалеть людей и города, которых никогда не знал.

Аврора поджала губы и несколько раз стукнула ладонью по столу, в очередной раз пытаясь призвать собравшихся к тишине. Никто, кажется, не заметил её жеста. Только Инэрис встала и двинулась к выходу.

В этот момент Аврора запаниковала по-настоящему. Она чувствовала, что эта её слабость вот-вот оттолкнёт одного из двух человек, кто ещё был верен ей.

Утром она обсуждала это с Галактионом. Они смотрели фотографии членов совета и обсуждали, возможно ли гарантировать чью-то поддержку. Галактион сказал тогда:

— Тебя предадут все, Аврора. Я говорю это не потому, что хочу причинить тебе боль. Просто среди твоих союзников нет никого, кто способен быть верным до конца.

Тогда по спине Авроры пробежал холодок. Осадок от разговора остался на весь день, и, быть может, именно он не давал сейчас сосредоточиться и подобрать слова.

Никогда Аврора не принуждала никого к верности силой. Её методы были тоньше и действенней, и она всегда выходила победительницей, миновав конфликт.

Сейчас времени на интриги не было. Конфликт пылал пожаром в зале сената, и оставалось лишь ждать, когда пламя утихнет достаточно, чтобы говорить.

Едва Аврора закончила эту мысль, как по залу пронёсся пронзительный свист, в котором потонули голоса спорщиков, а ещё через секунду раздались хлопки выстрелов.

Зал смолк в один миг. Будто остановилось время, и на Каранас накатилась волна смерти. Аврора и сама решила было на секунду, что конец пришёл вот так быстро, без предупреждения и шанса на победу.

Однако, едва замолкли голоса, стихли и звуки стрельбы, а из дальнего конца зала снова показалась Инэрис, медленно идущая к столу Президиума.

— Надеюсь, — крикнула она, и звонкий голос легко перекрыл наступившую тишину, отдаваясь под мраморными сводами в самых далёких уголках, — мысль о скорой смерти заставила вас задуматься о смысле наших споров. Но если и нет… Если и нет! — Инэрис повысила голос, перекрикивая вновь начавшую нарастать волну ропота. — То это уже не важно. Правом, дарованным мне герцогами Светлой Дуги, я объявляю военное положение на вверенной мне территории, — Инэрис остановилась за своим креслом, обводя внимательным взглядом зал. — Согласно законам военного времени, не подчинившихся ждёт смерть. Все силы Светлой Дуги переходят под моё командование. Иерархия подчинения будет установлена в ближайшие два часа. Те, кто присягнёт первым, имеют шанс оказаться вверху пирамиды. Это всё.

Инэрис повернулась к другим сидевшим за столом. Вначале Аврора думала, что Инэрис ждёт реакции от неё, но затем поняла, что та смотрит на Элеонор. Элеонор, в свою очередь, смотрела на сестру какое-то время. Потом сглотнула и встала.

— Правом, — сказала она тихо, и голос её потонул в волне гомона, так что Элеонор пришлось усилить громкость микрофона, — правом, дарованным мне герцогами Тёмной Дуги, я объявляю военное положение. Все несогласные будут казнены по закону военного времени. Остальное вы слышали.

Элеонор села. В зале царила тишина.

Аврора перевела дух.

— Совет объявляю закрытым, — она встала и двинулась к выходу.

***

Галактиону с трудом удавалось сосредоточиться на том, что происходило в зале. С самого первого своего дня на Нимее он чувствовал себя так, будто на него давят небо, стены, даже деревья. Каждый камень здесь дышал воспоминаниями — и каждый камень был чужим теперь. Или, вернее сказать, чужим был он сам.

Лица секретарей и адъютантов смотрели на него с недоумением, будто задавая вопрос — кто этот человек, и почему они должны подчиняться его приказам? С ещё большим недоумением смотрели лица чиновников и генералов, к которым Аврора предлагала ему обращаться за техникой и ресурсами.

Этот мир не был его миром. И как ни старался Галактион сосредоточиться на проблемах, которые Аврора называла их общими, это было почти невозможно, потому что в мозгу бесконечно пульсировала мысль: если это не его мир, то куда делся его? Разум отвечал, что его Нимеи давно уже нет, но сердце отказывалось соглашаться со столь очевидной истиной. Реальность входила в невозможное противостояние с надеждой, на которую не было ни времени, ни сил.

Галактион не мог сказать даже, хорош ли мир, в котором он оказался спустя тысячу лет, или он плох. В мозгу билось только одно — этот мир не его. Он не понимал, чего ждёт от него Аврора. Зачем вытащила его из тьмы изгнания теперь, когда поздно было делать хоть что-то.

Механически он отвечал на вопросы и давал советы, прекрасно осознавая, что все эти советы ничего не стоят, потому что мир этот — не его. Он не чувствовал его ткань так, как чувствовал душу той Нимеи, которую покинул тысячу лет назад.

Единственным отголоском прошлого в этом мире, сошедшем с ума, оказалась Аврора — та, кого он ненавидел, и та, кого он любил. Осознать эту двойственность и эту невозможную близость человека, внезапно заменившего ему целый мир, было так же трудно, как и осознать гибель старого мира. Галактион изо всех сил заставлял себя не поддаваться на эту слабость, продиктованную одиночеством. Он убеждал себя в том, что у него есть планы, которые не изменить даже гибелью Империи — а гибель эта выглядела для него всё более неизбежной.

Чтобы не думать о Нимее — старой и новой — и об Авроре, оставшейся такой же точно, какой она была всегда, Галактион сам отправился за предводителем повстанцев, объявивших себя его преемниками. И по той же причине он сам отправился с Дезмондом на уцелевшую станцию бунтовщиков.

Увиденное шокировало Галактиона едва ли не больше, чем Нимея, изменившая