К нам едет Пересвет - Захар Прилепин

Просто постепенно выяснилось, что подавляющей части населения (и в первую очередь интеллигенции) предложенного оказалось вполне достаточно. Патриотизм на уровне риторики оказался той прививкой, что успокоила нашу совесть.

Все-таки мы не совсем бессовестные, и жить в антипатриотичном государстве нам было несколько дискомфортно. Теперь же нам, напротив, сухо и ниоткуда не каплет на мозг.

Глава государства строг и резв, военные самолеты продаются за рубежи, подлодки плавают, подо льдами стоит мокрый флаг России. Доходы вроде бы растут, беспризорных вроде бы стало меньше, и, главное, никто не тычет в лицо «тысячелетней рабой» и «Верхней Вольтой с ракетами». Чем не жизнь?

Но, по моим личным наблюдениям, даже самые уверенные адепты сегодняшней ситуации, самые страстные патриоты эпохи нулевых периодически чувствуют некий тоскливый сквознячок внутри. У Глеба Павловского в эфире одной известной радиостанции вырвалось недавно: «Я сам от себя устал». Его реплику вполне может повторить патентованный патриот Жириновский, которого, по совести, должно уже безудержно тошнить от звука собственного голоса. Эти слова могут повторить очень многие, кто так страстно учил, как надо любить новую Россию. Но у этих работа такая была, они лишь тем зарабатывали и тем будут зарабатывать впредь. Основная же, глубинная масса страстных патриотов — люди почти обычные, достигшие чего-то в последние годы или не без успеха пытающиеся встроиться в новую систему координат.

Эти, в отличие от телевизионных невротиков, могут быть по-настоящему злыми.

«Кто тут?! — могут вскричать они, если встать им поперек. — Кто вы такие?! Кто смеет посягнуть на мой дом, на мой прелестный уголок, на мое трудное спокойствие, на мое лето с выездом к большой и теплой воде?! Кто на Родину мою катит, которую я наконец полюбил?! На мою малую Родину, Родинку, на мой клочок обустроенного теплого быта!!!»

Ну вот, я тут.

А что ты имеешь против прелестных уголков и нормальной человеческой жизни? — спросят меня. Я? Ничего не имею. У меня тоже есть несколько любимых уголков и непрестанная мечта о белых и черных морях, которые заждались меня.

Но к патриотизму все это не имеет никакого отношения.

Достала любовь к малой Родине. Невыносимо надоела теория малых дел.

Я сделал все малые дела: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, поднял демографическую ситуацию, дал работу нескольким людям вокруг меня. И что? И где результаты в моей большой Родине? Сдается, пока я делаю свои малые дела, кто-то делает в противовес мне свои огромные, и вектор приложения сил у нас совершенно разный.

Хватит уже любить малую страну, ту, что помещается под боком, под животом, ту, что, как подушку, можно положить под голову. Хватит уже малых дел для маленькой страны.

Хочется большой страны, больших забот о ней, больших результатов, большой земли, большого неба. Большой свободы хочу. Большего выбора жду.

Их нет.

Дайте карту с реальным масштабом. Чтобы минимум полглобуса было видно.

2007

К юбилею октябрьских событий 1917-го

В октябре страна превратилась в большой перекресток. Это была сухая осень. Было много свободного ветра и мало солнца.

На перекрестках стояли рабочие, крестьяне, гимназисты, поэты. Говорили неуемно много. Столько слов в России не произносили, наверное, никогда. Все будто бы обрели речь. Зачастую слова выходили корявыми или плоскими, однако же каждое выдохнутое слово прибавляло еще толику энергии и тепла в раскручивающийся вихрь… Нет, даже так: вихорь.

Кто-то вскрикивал, кто-то снимал шапку, не решаясь бросить ее вверх или под ноги. Матрос цыкал зубом. Казак играл желваками. Розанов ненавидел. Блок слушал гул.

Когда начинается История — все правы.

Ну вот кадеты. И растворенные среди них монархисты. Вы знаете Василия Шульгина? Кто не знает Василия Шульгина!.. Его отец, профессор и публицист, однажды завершил свою статью словами: «Это край русский, русский, русский!». И сын поверил отцу навсегда.

Сын был таким: доброволец Первой мировой, раненный в атаке. Антисемит, страстно выступавший против еврейских погромов. Ироничный, едкий, умный, с отличными манерами. О феврале 1917-го говорил позже: «Пулеметов — вот чего мне хотелось…» В марте 1917-го — один из ведущих политиков России. Вел с Николаем II переговоры об отречении в пользу брата царя — Михаила Александровича.

В начале октября уехал в Киев и возглавил «Русский национальный союз». После большевистского переворота создал организацию «Азбука», которая боролась одновременно и с большевизмом, и с украинским национализмом…

Если бы Василий Шульгин был моим дядей или, скажем, другом моего отца, я непременно вошел бы и в «Русский национальный союз», а потом и в «Азбуку».

Когда начинается История, правоты становится непомерно много. Тем более если воздух полон торжества и надежды, и воздуха все больше, и музыка идет волнами.

Кстати, в октябре в Мариинском начался новый балет с Карсавиной — и, вы знаете, были полные залы счастливых людей. В те же дни бывший театральный парикмахер Мариинского пояснял лобастому человеку, что парик для него будет готовиться не менее двух месяцев.

Может, у вас готовые есть? — быстро спросил человек, потирая цепкие руки. Ему срочно был нужен парик, чтобы вернуться в Петроград, но не быть схваченным первым же патрулем.

Готовые парики пылились за шторкой. Лобастый выбрал себе парик с сединой.

— Помилуйте! — возмутился парикмахер. — Вы еще молоды, а в этом парике вам дашь все шестьдесят…

— Вам не все ’гавно, какой я па’гик возьму? — оборвал лобастый. Букву «р» он, конечно, не выговаривал.

Тогда же в Александринском театре была возобновлена драма «Смерть Ивана Грозного» в постановке Всеволода Мейерхольда. Джон Рид вспоминал, как на этом спектакле воспитанник пажеского корпуса в парадной форме во всех антрактах стоял навытяжку лицом к пустой императорской ложе, с которой были сорваны все орлы.

Сердцем я был бы с ним, с воспитанником пажеского корпуса. А что вы хотите — сказалось бы знакомство с монархистами.

Впрочем, позвольте. Был еще один мудрый человек, уже старик, вернувшийся в Россию после тридцати семи лет изгнания, и, кстати сказать, тоже, как и другой изгнанник, произнесший речь на Финляндском вокзале — и тоже о революции.

Звали его Георгий Валентинович Плеханов.

У него была своя небольшая организация под названием «Единство», собравшаяся вокруг одноименной газеты, которую он выпускал. Руководивший этим малым осколком РСДРП Плеханов исповедовал консервативный социал-патриотизм, выступал за продолжение войны, и, надо сказать, это мало кому нравилось.

Разве что адмирал Колчак плакал большими прозрачными слезами в октябре того года на плече у Плеханова, рассказывая о состоянии дел на флоте. «Если надо, я буду служить вам, социалистам-революционерам, лишь бы спасти Россию! — говорил Колчак. И добавлял глухим голосом: — Сознаюсь, социал-демократов я не люблю…»