Романовы. Ошибки великой династии - Игорь Шумейко

Для вящей убедительности картины был проделан фокус: «зажившегося» Лескова (!), плодотворно работавшего аж до 1895 года просто вычеркнули из схемы. Он, правда, много ещё чем провинился перед создателями схемы, и наши учебники литературы составились вообще без автора «Левши», «Тупейного художника»…

Далее по культуре эпохи «Дна династии», самой утончённой в истории России, по определению Бердяева, свидетеле и важном соучастнике кризиса империи, я пройду пунктиром нескольких выразительных фактов из Серебряного века.

Евгения Ланг свидетельствовала: «Брюсов выступал с большим успехом, как обычно. По завершении лекции, в большой тесноте к ним протиснулась молодая поэтесса Нина Петровская, выхватила револьвер, нацелилась Брюсову в лоб. Но тот уверенным движением поддел её руку. Пуля вонзилась в потолок. У Нины ранее был роман с Брюсовым».

Такое может случиться во многих творческих сообществах, но всё дальнейшее – только у мельхиоровцах. Щербаков и Ашукин, авторы книги о Брюсове, писали: «Со свойственным ему эгоцентризмом бывший на том вечере Андрей Белый принял это как покушение на себя».

Сам Андрей Белый вспоминал: «Нине пришла фантазия или рецидив в меня выстрелить, но побеждённая (моей) лекцией, она вдруг обернула гнев на Брюсова, выхватила револьвер…»

Не поделённой оказалась не только попытка убийства, но и сама поэтическая, побеждающая дам лекция: Брюсова или Белого? (Больше всё же свидетельств, что – Белого.) А револьвер из руки поэтессы Петровской по разным воспоминаниям выбивали: сам Брюсов, поэт Соколов-Кречетов, поэт Элис…

Той бы первой свидетельнице, Евгении Ланг, сестре Александра Ланга, тоже – не смейтесь – поэта (в Серебряный век их в Петербурге было больше, чем извозчиков, банщиков и городовых вместе взятых), сообразить и подыграть: раз уж у поэтессы Петровской в руке был семи зарядный револьвер, то намеревалась она стрельнуть: и в Брюсова, и в Белого, и в поэта Соколова-Кречетова (две пули? На такую важную двуглавую поэтическую птицу?), и в Элиса, и в Ланга. А подослали её на лекцию символистов, допустим, акмеисты или имажинисты, эго – или просто – футуристы.

А вы ещё изволите толковать о Пугачёвой с Галкиным, Киркоровым, о Наташе Королёвой с Королёвым, Тарзаном, или о Билане с Рудковской и кем-то там ещё…

Однажды поэт Максимилиан Волошин создал, на базе творчества молодой поэтессы Елизаветы Ивановны Дмитриевой, как ныне выражаются, проект « Черубина де Габриак». Свою роль «продюсера» выполнил «под ключ», придумав кроме звучного псевдонима несколько установочных биографических штрихов: красавица, католичка, талантливейшая поэтесса, таинственная, не желающая показываться в тусовке. Обеспечил начальную рекламу, написал предисловие к первой подборке стихов Черубины в журнале «Аполлона» № 2 за 1909 год.

Бурный успех. Страстно влюбившемуся в «католическую поэтессу» Маковскому, редактору «Аполлона», нужно было предъявить хоть что-то, и он получает: Её Голос. Черубина периодически звонит ему, определителей номера ещё не придумали…

Дальнейшие черты образа Прекрасной Незнакомки прорывались в прессу уже помимо воли «продюсера» Волошина: «графиня, воспитывалась в католическом монастыре, огненно-рыжая, редкой красоты, рано потеряла мать, полностью предана своему исповеднику, полна мистической, почти кощунственной любви к Христу, мечтает посвятить ему жизнь».

Это практически чистый конденсат ожиданий тогдашнего общества, его среднеарифметических представлений о красоте, романтике, «обо всём изячном» …

Художник Николай Врангель встречает поезда, на которых, как сообщали, она приезжает в Петербург, и бросается в ноги уже десятой рыжеволосой девушке. Константин Сомов объявил, что готов для сохранения тайны поехать с завязанными глазами к Черубине и рисовать её портрет.

Её точно видели на балу у княгини такой-то. Главный Дон Жуан «тусовки» Николай Гумилёв почти уже отбил Черубину у Маковского.

Потом… какая-то интрига с участием Михаила Кузмина, получившего и передавшего редактору её номер телефона. Дрожащий (наверно) Маковский снимает трубку, диктует цифры барышне-телефонистке и слышит голос: «Елизавета Ивановна слушает».

На неизбежном теперь личном свидании Черубина показалась Маковскому очень некрасивой (Дмитриева хромала и болела чахоткой), совершенно неромантичной, и, что характерно, стихи её (теперь) были такими же унылыми. Публикации прекратились. У оскорблённого «почти покорителя красавицы Черубины» Гумилёва произошла дуэль с «продюсером» Волошиным, по счастью, бескровная.

Что красивее: Черубина де Габриак или, например, Лада Дэнс, Крис Кельми (ещё один современный рок-музыкант, в миру Толя Калинкин) – это оставим на усмотрение читателя, важнее – известные принципы поэтов-символистов: «Жизнь поэта должна быть продолжением творчества» и «Поэт должен сам творить свою жизнь, как и свои стихи». То есть: биография поэта столь же важна, как и стихи. И – пресса им в помощь! – начиная с 1900-х, в отличие от тех годов дальних, глухих, когда в сердцах царили сон и мгла, в Мельхиоровом веке каждый божий день полон сенсациями, скандалами, интригами, расследованиями.

И чем это принципиально отличается от нынешней тусовки с сергезверевым, никасафроновым, пугачёво-киркорьем? Кое-чем всё же отличается, и признать необходимо следующее. Многие поэты и художники были очень талантливы, но большинство из них по-настоящему реализовало свой талант вне эстетических и хронологических рамок Серебряного века. Последние протянулись аж до 1940-х годов, до кончины главных представителей эпохи, но это, по-моему, полный сбой систематизаторства. Или умышленное подыгрывание мельхиоровцам, расширение сферы их достижений. Пушкин не был в 1835 году «Сверчком» арзамасского кружка. Достоевский в 1880 году не был петрашевцем, и то собрание говорунов 1848 года не имеет права приписать себе шедевры последующих эпох, например, «Братьев Карамазовых» и «Россию и Европу» (Николай Данилевский тоже посещал петрашевские пятницы). Лучшие из мельхиоровцев, переживших трагедию 1917 года, показали пример Преодоления. Когда-то в них словно ткнули пальцем: «Вы будете называться Серебряный век, “соловьёвцы” (высший эпитет для Блока, Вяч. Иванова) », сделав индивидуально талантливых коллективно бездарными. Но вне этой «тусовки», кто в Воронеже, кто в Праге, кто в очереди к лубянковскому окошку приёма передач, они мучительно преодолевали и преодолели ту серебряновековую эпидемию.

Пусть для этого должен был прекратить существование их журнал «Весы», закрыться сотня газет – пусть и вместе с Госдумой, быть разогнанной тусовка – пусть и вместе с Учредительным собранием… И хотя главный редактор «Весов» Валерий Брюсов говорил читающей публике преимущественно о себе, любимом, в остальном как-то поддерживая среднедекадентский уровень, должна была закончиться целая эпоха, страна, чтобы новое, гораздо более плодотворное объединение «Русский авангард» «переформатировало» уцелевших, доказав, сколь бездарным было их предыдущее «залиговывание». Характерно, что наибольшие успехи «Русского авангарда» были в 1920-е годы. (А дягилевские сезоны это всё же гениальный тюнинг классического балета, надоедавшего ещё Евгению Онегину.)