Первая императрица России - Михаил Кожемякин

Когда она закончила говорить и, почти обессилев, опустилась на шереметевский походный стульчик, продолжение похода было уже решено для всех.

– Спасибо, Катя, друг мой сердечный, помощница моя нелицемерная! – прочувствованно сказал Петр и нежно погладил ее по волосам. – Господа совет, вам ведома моя воля. Через час трубить поход и сниматься с лагеря. Выступаем вперед, на Яссы, к другу нашему Кантемиру. На великую викторию, на посрамление басурманам! С нами Бог!

– Виват! – негромко, но убедительно отозвались сподвижники Петра. Каждый поспешил к своим войскам, каждый был снова готов выполнять державную волю своего государя. В этих бесплодных степях рождалась безжалостная к себе и горькая философия воинского служения России: «Делай что должно, и будь что будет!»

* * *

Они все-таки дошли до Прута! Месяца июля 1-го дня, в лета от Рождества Христова 1711-го, авангарды российской армии завидели вдали смутный блеск реки. Известие о близости воды полетело от полка к полку, от роты к роте со скоростью лесного пожара.

– Вода, братцы! – орали, кричали и шептали обезумевшие от жажды люди. – Речка Прут!.. Дошли!!!

Драгуны и казаки первыми пустили вскачь изморенных коней, умножив свое стремление к спасительной серебристой ленте на стремление своих скакунов. Артиллеристы гнали во весь опор свои запряжки – орудия подпрыгивали на ухабах и переворачивались, обрывая постромки, калеча лошадей и прислугу. Пехотинцы бросали строй, бросали ружья и амуницию и толпами бежали следом, спотыкаясь, падая, поднимаясь, умирая на бегу… Приказов офицеров никто не слушал. Солдаты не чувствовали даже ударов древками протазанов и ножнами шпаг, которыми пытались удержать их в строю сержанты, поручики и капитаны. Отчаявшись удержать дисциплину, командиры смешивались с нижними чинами и бросались к воде. Добравшись до реки, одни бросались в нее прямо в одежде и счастливо смеялись, другие погружали голову и пили, пока хватало дыхания, третьи, пораженные внезапным оцепенением, долго стояли над желанной влагой на коленях и тихо плакали, прежде чем сделать первый глоток.

Если бы враг появился в этот момент, вряд ли встали бы в ряды, чтобы отразить его, даже прославленные Преображенский и Семеновский полки… На несколько часов армия перестала существовать: были десятки тысяч предельно измученных людей, стремившихся к реке и жадно насыщавшихся. Вскоре многие слегли с жестокими болями в желудке: вода в Пруте была нечиста.

Петру не оставалось ничего другого, как расположить армию лагерем на правом, восточном, берегу Прута, отложив переправу до тех пор, пока не подтянутся растянувшиеся по степи обозы и арьергарды. Огромный стан в первые часы был абсолютно беззащитен: даже побоями и угрозой казни было невозможно заставить людей взяться за лопаты и начать окружать лагерь земляными укреплениями и деревянными рогатками[29]. Окапываться и ставить палатки начали только к вечеру…

В столь печальном состоянии застал армию своего могучего союзника молдавский господарь Дмитрий Кантемир, поспешивший к ней на соединение из Ясс со своей шеститысячной конницей и крестьянским ополчением. Вчерашние землепашцы и виноградари, молдавские пехотинцы едва умели держать строй. Их самым грозным оружием были несколько старых пушек да длинные копья из заостренных жердей с закаленными в огне остриями. Зато отборные конные каралаши[30] поглядывали на измученных и истощенных российских солдат с явным превосходством. В коннице господаря все, как на подбор, были молодцы в лучшей поре мужественности, в красивых красных кунтушах с откидными рукавами, в бараньих шапках с лихо заломленных верхом, сидящие на сытых конях, вооруженные пиками и кривыми саблями… Однако мушкеты и пистолеты в каждом полку каралашей имели лишь первые сотни всадников. Остальные были вооружены татарскими луками, которыми, впрочем, молдаване владели не хуже, чем крымские наездники.

Дмитрий Кантемир привел с собой собранный по всей Молдавии провиантский обоз. Маленькая небогатая страна, вставшая на бой за свою свободу, готова была поделиться с союзниками всем, что имела. Имела она немного. Даже страшно поредевшей после перехода через бессарабские степи петровской армии не хватило ни фуража для коней, ни хлеба для людей. Единственное, чего вдоволь досталось всем, – это терпкого красного молдавского вина. В честь воссоединения союзников в первый вечер его было выпито изрядно и на пиру в шатре у Петра Алексеевича, и в офицерских палатках, и у солдатских костров. Охрипнув от криков «виват» и «ура», застольных здравниц и разухабистых солдатских песен, русский лагерь уснул лишь под утро.

Татарские чамбулы[31] вынырнули из предрассветного тумана в нескольких верстах от лагеря неожиданно, словно ночные призраки. В грозном молчании, чтобы не будить боевым кличем свою союзницу-тишину, понеслись они темной лавиной, охватывая стоявший на аванпостах[32] драгунский полк полковника Петца.

Крепко спалось после изнурительного похода и молдавского вина российским драгунам. Снились им убогие родительские избушки в тульской или рязанской земле, запах свежего ржаного хлеба да веселые хороводы светлокосых босоногих девчат… Поздно услыхали мучительно боровшиеся с дремотой дозорные тяжкий гул земли под копытами крымских бахматов[33]. Затрещали сполошные выстрелы застав, истошно заверещали кавалерийские рожки, закричали хриплыми со сна голосами офицеры, созывая в строй свои роты и эскадроны. Толком не проснувшись еще, солдат привычно находил рукой пряжку от портупеи с палашом, просовывал голову в панталер[34] фузеи, хватал служившее ему подушкой седло и бежал искать своего коня. Пастухи вскачь гнали от реки коней с раздутыми от воды и свежей травы боками, но тяжел был бег измученных многодневным голодным переходом драгунских лошадей. Татары с устрашающим визгом накинулись на табун со всех сторон, рубя пастухов кривыми саблями и сшибая их страшными палицами из конской челюсти, пугая и разгоняя коней. Со сладким для уха степняка характерным чавканьем защелкали тетивы тысяч луков, и леденящее душу пение стрел обрушилось на всполошенный драгунский стан с неба. Пронзенные длинными оперенными молниями солдаты, испуская отчаянные вопли и проклятия, валились на землю.

Считая дело потерянным, полковник Петц, тучный и важный немец, бросился ничком и, несмотря на солидное брюшко, пополз прочь от того места, где умирали его солдаты. Укрыться в густой траве, добраться до реки, спрятаться в камышах – только бы выжить! Какое дело ему, швабскому дворянину с баронской короной в гербе, до этой варварской сволочи, годной только под розги профоса[35] и неприятельский свинец? Страстные лютеранские молитвы герра полковника, как видно, были услышаны небом. Жесткая рука перегнувшегося с седла молодого татарина схватила его за шиворот и оторвала от земли. Увидев толстое лицо пленника, его тонкую ночную рубашку с брабантскими кружевами и холеные руки в перстнях, степной воин опустил саблю, почтительно поклонился и даже укрыл дрожащие жирные плечи герра Петца своей овчинной буркой. Такую завидную добычу надо беречь: за нее можно взять богатый выкуп!