Укол гордости - Анна Акимова

Сколько ей удастся продержаться на этой самой «воле», что ее ждет там, за дверью, Варя старалась не думать. Все равно, лишь бы вырваться!

Сначала она планировала напасть на охранника, когда он принесет ей утреннюю кашу, но потом передумала. Тот, кто наблюдает за ней через видеокамеру, мог заметить, что она готовится к нападению. Видеокамеру надо как-то обезвредить. Она решила поступить по-другому. Поэтому, когда Толстый вошел с миской, поставил ее на помост, забрал пустую посуду и вышел, она спокойно сидела, прислонившись к стене, и только оглядела его по-новому, оценивающе. Сможет? Надо смочь.

Кашу она съела, запила водой из-под крана, а кусочек хлеба спрятала в карман куртки. И снова задумалась.

Привести в исполнение свой план она решила поближе к вечеру. К этому времени люди обычно устают, реакции замедляются, бдительность притупляется. Правда, и тянуть было опасно. Мало ли что может случиться за это время непредвиденного. К тому же следовало иметь в виду и то, о чем Варя ни на миг не забывала, – растущую, зреющую, размножающуюся в ее организме «палочку Зольникова». Скоро начнут проявляться признаки заболевания. Какие, Варя не знала. Что чувствовали перед смертью ее товарищи по несчастью – Сливков, Гримайло, Матвей Ромишевский? Это может начаться в любой момент, но пока ничего не происходило. Сколько будет длиться это «пока», Варя тоже не знала. Она прислушивалась к себе, все было нормально, но особо тянуть было нельзя. Ведь бабушка же сказала ей: «Не тяни!»

Для того чтобы сделать задуманное, ей надо было многое преодолеть в себе. Нет, даже не страх, а какие-то барьеры, границы, установленные неведомо кем – то ли ее собственной человеческой природой, то ли воспитанием. Ей надо было выйти за рамки самой себя – слабой, мягкой, нерешительной. Она сидела и вспоминала: были в ее жизни два случая, когда она смогла выйти за эти рамки.

Первый раз это случилось с ней, когда она училась в пятом классе. Во дворе школы она увидела троих старшеклассников, которые с криками и гоготом волокли куда-то собаку, захлестнув ее шею проволочной петлей. Псина упиралась всеми четырьмя лапами, тряслась от ужаса, и Варя встретила ее мученический, обреченный взгляд…

Дальнейшее она помнила плохо. Очнулась она только тогда, когда трое ублюдков бежали в одну сторону, освобожденная псина – в другую, а сама она держала в руках неведомо как разодранную петлю.

Потом она не раз встречала этих троих, и они всегда сторонились ее. На их гнусных лицах долго держались царапины, а один ходил с перевязанной рукой – Варя чуть не откусила ему палец. Бабушку вызывали в школу, советовали показать Варю психиатру, саму Варю в школе называли чокнутой и припадочной, но связываться с ней опасались.

Второй случай произошел много позже, Варя тогда уже заканчивала школу, и в тот день они с бабушкой поехали покупать ей выпускное платье.

Они сели в пустой трамвай, где кроме них был всего один сильно нетрезвый тип, который почему-то не сидел, а, пьяно раскачиваясь, висел на поручне. Варя и бабушка сели впереди, подальше от типа. Трамвай тронулся, на повороте его сильно качнуло, и пьяного оторвало от поручня и понесло вперед по проходу, бросая то влево, то вправо.

– Парень, ты бы сел, – дружески обратилась к нему бабушка. – А то костей не соберешь!

Тип вцепился в верхний поручень и навис над бабушкой.

– Пшла вон, старая …!

Мерзкое слово ударило Варю как бичом.

И снова ее «перемкнуло». Очнулась она, лишь когда трамвай подошел к остановке и раздвинул двери, а пьяный гад вывалился наружу, закрывая лицо руками, из-под которых капала кровь. Входящие пассажиры тревожно оглядывались на него, а войдя в трамвай, недоуменно оглядывали Варю и бабушку.

Конечно, ни за каким платьем они в тот день не поехали. Сошли на следующей остановке и пешком побрели домой. Бабушка крепко держала Варю за локоть, Варя чувствовала, какая ледяная у нее рука.

Возле дома бабушка остановилась.

– Передохнем, Варюша, а то наверх не заберусь…

Она обессиленно опустилась на лавочку. Варя увидела, какое белое у нее лицо и синие губы. У бабушки была тяжелая сердечная недостаточность, которая и заставила ее раньше срока уйти со сцены.

– Бабуленька, ну ты чего? – Варя присела перед ней на корточки. – Ничего же особенного не произошло. Ну расквасила нос подонку, в следующий раз не будет язык распускать.

Бабушка обеими руками обхватила ее лицо и заглянула в глаза.

– Варюша, детка, поклянись мне, вот прямо сейчас поклянись, что ты никогда, слышишь, никогда ничего подобного не сделаешь! Боже, как я испугалась… как испугалась… Варя, как же можно так рисковать! Ведь он же мог тебя убить, здоровый мужик, пьяный!

Но Варя была уверена: не мог. В тот момент – не мог.

Уже много позже Варя, всегда читавшая много и обо всем, разобралась, что это с ней тогда было. Аффект – так называется это состояние, в котором человек не чувствует страха, боли, усталости и способен совершать невероятные поступки. Она читала даже, что бойцы спецназа умеют специально вызывать у себя это состояние перед боем.

Вот бы и ей сейчас войти в это состояние, чтобы не было страшно и больно, когда она начнет действовать или когда ее будут убивать.

…Спецназовца из нее, конечно, не получилось, даже думая о Зольникове, она не испытывала уже той душащей ненависти, которая заставляла сердце биться быстрее. Перегорела… Однако неожиданно именно думы о Зольникове вызвали у нее душевный подъем, появилась мысль: у Зольникова должно быть противоядие!

Как она не подумала об этом раньше?! Имея дело с возбудителем смертельного заболевания, Зольников должен был разработать противоядие для того, чтобы уберечь себя при случайном заражении. Не мог же Зольников, такой влюбленный в себя гениального, пренебречь собственной безопасностью! Если она вырвется отсюда, у нее будет шанс найти Зольникова и как-то добыть это противоядие. Мизерный, микроскопический шанс, но если она останется здесь, то не будет никакого.

В глубине души она понимала, что обманывает себя, что шансов нет, слишком мало у нее времени, но ей так нужна была надежда, и она позволила себе надеяться…

Толстый принес кашу, и сердце у нее екнуло. Значит, уже вечер, и ей пора. Через полчаса, назначила она себе время.

Кашу она есть не стала. Желудок перед боем должен быть пустым. Чтобы не мешать… Отвернувшись от видеокамеры, она отковыряла мякиш от двух кусков хлеба – утреннего, припрятанного, и нового, принесенного Толстым, слегка смочила руки водой из крана и принялась мять хлебное месиво, пока оно не превратилось в пластичную, липкую замазку. Все было готово.

Полчаса, по ее ощущениям, уже прошло, нужно было начинать, и тут ей стало по-настоящему страшно. Страх сковал ее, она почувствовала, что не сможет, не сможет, и все.

Что ж, со злой усмешкой сказала она себе, не можешь – не надо! Сиди здесь. Жуй эту кашу, жди, когда тебя «навестит» Зольников, будет гладить тебя по ручке и интересоваться твоими ощущениями, рассказывать об Иване Петровиче Павлове, жди! Тебе осталось жить сутки с небольшим, и ты проведешь их в этом бетонном гробу!