Укол гордости - Анна Акимова

– Держи, Аркадий, – скомандовал Вадим Геннадьевич и шагнул к лежанке.

– Нет! Нет! Нет! – Варе казалось, что от ее крика дрожат стены, но на самом деле она только беззвучно открывала рот.

Острое жало вонзилось в плечо, короткая саднящая боль – и все. Варя поняла, что может больше не сопротивляться, все уже кончено.

Охранник разжал свои железные объятия, и Варя осталась лежать на досках. Над головой ласково и удовлетворенно зазвучал голос Зольникова:

– Наблюдайте за собой, Варенька, отмечайте все симптомы. Я буду вас навещать. У нас с вами найдется о чем поговорить. Мне жаль, Варенька, что время нашего общения будет таким коротким. Мне жа-аль! – пропел он и вышел.

Это издевательское «мне жа-аль!» резануло Варю. Она уже слышала это!

Тяжелая дверь лязгнула и захлопнулась, гулко загудев. Ее тяжелый гул долго стоял у Вари в ушах.

9

Ощущение непоправимости и ужаса было настолько сильным, что Варя заплакала. Отвернувшись от видеокамеры, уткнувшись лицом в колени, она колотилась в отчаянном плаче так, что под ней трясся настил.

Все кончено. Она никогда больше не вернется домой, никогда не увидит Гайку, деда Илью, Плохиша, Персика.

Персик… Маленький, несносный, доверчивый, любящий внимание и ласку. Что с ним будет? Если с Гайкой все в порядке, она не бросит Персика, но если Гайка тоже здесь…

Нет, нет, с Гайкой все в порядке, иначе Зольников упомянул бы о ней. Ему нравилось мучить ее этими россказнями о «злюке», рассуждениями о долге и героизме ученых. Если бы Гайка была здесь, он не удержался бы, позлорадствовал…

Как только она вспомнила о Зольникове, ее начала душить ненависть, при этом, как ни странно, стало легче. Слезы мигом высохли, сердце стало биться быстрее, она даже согрелась.

Какая она дура, что сразу не распознала его. Пошла за ним, как глупая овца на заклание. А он вел ее, дуру-овцу, почесывал-поглаживал, чтобы ничего не заподозрила раньше времени. Называл Варенькой…

Ее прямо затошнило, когда она вспомнила его слащавое – Варенька… Пусть только кто-нибудь еще раз назовет ее Варенькой, она ему глаза выцарапает! Хотя что это она? Ее уже никто и никогда так не назовет. А если назовет, она не услышит…

Как она сразу не поняла, что в тот день, когда она лежала на животе на бетонном козырьке над запасным входом, внизу, в бухгалтерии Ида разговаривала с Зольниковым. Не со Сливковым, а с Зольниковым! Это его «мне жа-аль…»

Она во всем винила Сливкова, неприязнь к нему застила ей глаза, она готова была подозревать его во всех грехах… Ладно, если она встретит его… там… то попросит у него прощения. Теперь понятно, что он сам жертва. Зольников убил его. Конечно, Зольников, кто же еще? Убил соперника.

Она все понимала не так, все поставила с ног на голову, она не разглядела убийцу у себя под носом. Вот за что она наказана…

Когда она приехала в институт по звонку Милого Дедушки, ее там уже ждали. Машина сообщника Зольникова уже стояла у входа – белый минивэн, на котором ее потом увезли. Зольникову проще простого было узнать, когда она будет в институте…

Он привез ее на автозаправку, туда же подрулил сообщник, и они ее увезли. Наверное, никто ничего не заподозрил, этот… из минивэна, просто сказал, что он врач, помогает девушке, которой почему-то стало плохо.

Через трое суток она умрет… Слишком суровое наказание за глупость и легкомыслие, да не ей решать. Страшно… Лучше об этом сейчас не думать. Сколько уже умерло, сколько еще умрет… А Зольников будет жить. И те, кто за ним, люди-тени… они будут жить и продолжать.

Если бы выбраться отсюда… Можно было бы кинуться к врачам, есть же какие-то средства! Противостолбнячная сыворотка, в конце концов. Нет, вряд ли она поможет, ведь это новый штамм, против него ничего нет.

Ладно, если не спастись, то убить Зольникова! Удушить… Ударить чем-нибудь тяжелым по голове… Вколоть ему его «милую злюку»!

Смогла бы она? Нет, наверное, нет, у нее не хватит ни духу, ни физических сил. Это так, мечта… Думала ли она когда-нибудь, что будет мечтать об убийстве?

Ладно, если не убить, то предупредить других. Передать информацию тем, кто имеет силу, право и власть судить и карать. Она не сможет отомстить за себя, пусть это сделают другие…

Как она понимала сейчас Иду, которая, умирая, из последних сил звонила ей, пыталась ее предупредить! Кстати, теперь понятно, что это за «дю… дю…». «Дюха» – так Ида называла Вадима Геннадьевича. В разные периоды их отношений это звучало по-разному: в начале – грубовато-ласково, в конце – раздраженно и пренебрежительно.

Ладно, все эти догадки сейчас бесполезны. Как бесполезны, очевидно, и ее мечты о побеге. Отсюда убежать нельзя.

В который уже раз она обвела глазами свой виварий и опять убедилась: выхода нет. Разве что просочиться через канализацию, как это делали маги у фантастов Стругацких… Но она не маг, и времени у нее всего трое суток. Тупик, тупик…

Тощий охранник принес кашу. Значит, кончился день. Один из трех…

Она заставила себя съесть это мерзкое варево. Она и сама не знала зачем, есть она не хотела, просто подсознательно чувствовала, что нельзя терять силы. Видимо, организм, исчерпав ресурсы в борьбе с отчаянием, включил защитные механизмы, и наступила апатия. Варя не чувствовала ничего, ни холода, ни голода, ни страха. Просто лежала в каком-то забытьи, ни о чем не думая, а потом заснула. Во сне она видела свой дом. Дед Илья и бабушка сидели на лавочке возле подъезда, Персик носился по газону. Дед Илья сурово говорил:

– Зря ты, Егоровна, завела етого кобеля. Покою нету, и Варьке один разор…

Бабушка улыбалась.

– Ничего, Васильич, зато Варюша не одна. Ей с ним веселее, и Персик ей еще поможет… Варюша, заяц мой ушастый, – обратилась она к Варе, – тебе скоро на сцену выходить, ты готова?

– Ой, бабуленька, – испугалась Варя, – я ведь уже выросла. А петь я не умею.

– Вот ты, Варюша, всегда так, – упрекнула ее бабушка. – Всегда в себе не уверена. Ты все умеешь и все можешь! И не лежи ты на этих досках, встань, побегай! Там у тебя холодно очень, а ты лежишь! – Она строго посмотрела на Варю и добавила: – И не тяни, Варюша, не тяни! Шмель может не дождаться!

Бабушка встала и пошла по дорожке. Проходя мимо Персика, она наклонилась, погладила его, повернулась к Варе и повторила:

– Не тяни! – И растаяла.

Варя проснулась, еще слыша бабушкин голос. Ее и правда трясло от холода, пришлось встать и начать двигаться.

Бабушкины слова из ее сна не давали ей покоя. Варя никогда не увлекалась мистикой, она не знала, существует ли «тот свет» и могут ли мертвые разговаривать с живыми, но и категорически отрицать все это не могла. Если так много людей верит в это, то вряд ли эта вера возникла на пустом месте. Просто мы не все еще знаем. Сейчас ей было не до того, чтобы взвешивать все «за» и «против», она просто чувствовала, что этот сон неспроста. Бабушка ли с того света хотела что-то ей сказать, или ее собственное подсознание в такой форме подсказывало ей что-то – это не имело значения. Она просто должна была понять смысл своего сна.