Венчание со страхом - Татьяна Степанова

— И ты, такой взрослый, такой самостоятельный парень, веришь в эти сказки?

— А это не сказки. — Мальчишка вздохнул. — Это вы, большие, ни во что не верите, а зря, между прочим… И Акела так говорит.

— Кещ, прости меня, но это несерьезно.

— Вы спросили — я ответил, как в первом классе у доски.

Катя видела: он уходит в себя, как черепаха в свой панцирь. Ему становится скучно, когда ему не верят.

— Когда же ты последний раз видел Стасика?

— Да он у меня жил.

— Жил? Когда?

— Ну тогда… его мать из дома выгнала. Ну, куда Зеленому? Только к дяде Кеше. Жил он у меня, спал вот здесь на диване.

— А почему тогда в пятницу он от тебя ушел?

— Потому… А вы откуда знаете?

— Знаю вот. По телевизору передали.

— Правда?

— Угу. — Катя тоже ухнула совой: с этими малолетками быстро выучишься. — Ну так почему он от тебя вдруг ушел?

— Так. Захотел и ушел.

—' Кеша, это очень важно. Почему?

— Я сказал — так.

— Вы поссорились?

— Нет.

— Тогда почему? Мальчишка умолк.

— Твой брат Чиль домой вернулся, да? Поэтому Стасик ушел? — осторожно спросила Ира.

— Нет…

— Он ведь вернулся тогда, Кеша.

— Нет!

— Мотоцикл у твоего брата черно-красный, «Ямаха»? — уточнила Катя.

— Отпадный мотор, да?

— Отпадный. А с учительницей Стасика, случаем, твой брат не дружит?

— Он мне о своих любовницах не докладывает.

— Что ж, его право. Ты ему, я понимаю, тоже?

— Естественно, — мальчишка улыбнулся.

— Кеш, а где твои родители? — спросила Ира.

— На полярной станции в Арктике. Они метеорологи. Я тоже на полюс поеду, когда со школой развяжусь.

— Как Конюхов, да? — Катя тут же вспомнила Мещерского. — Ну, а вот Стасик, каким он был? Расскажи нам, пожалуйста. Куда он хотел уехать? Что его интересовало?

Жук опустил вихрастую голову.

— Да мотор хотел научиться водить. У него ж братан сел, знаете небось? Тоже на мотор копили, а потом… — буркнул он. — Ну, мой-то ему дал однажды порулить, так его сразу зациклило на этом. Зеленый ведь. И в стаю он рвался, только…

— Что только?

— Так, ничего, — Жук отвернулся к окну.

Ира встала с дивана: финита ля комедия. Больше ничего путного тут не узнаешь — можно сматывать удочки.

— Значит, по твоему убеждению, Стасика Крюгер убил, — сказала она. — Вы этот ужастик здесь вместе смотрели?

— Вместе.

— А когда?

— В пятницу.

— И потом он ушел?

— Угу.

— И почему он так поступил, ты нам не скажешь?

— Я же сказал — так!

— Ну ладно. Спасибо, Иннокентий-Кеша. Ты нам очень помог.

— Правда?

Ира и Катя едва не сказали в один голос «угу» и не рассмеялись самым бессердечным образом, но вовремя сдержались.

Жук проводил их до двери.

— Послушай, если все же вспомнишь что-нибудь, позвони вот по этим телефонам. Это мне в Москву, а это — в милицию, Сергеева спросишь, — сказала Катя. — Это тот самый рейнджер с пистолетами. Ну, вылитый Чак Норрис.

— Ладно, может, и позвоню.

— И любовнице своей передай — такой яркой помадой в ее возрасте пользоваться не стильно. Это для старых и некрасивых.

— Ладно. Может, и передам.

— И еще, — Катя улыбнулась. — Скажи своему брату, ну когда увидишь его, что девушка вот по этому телефону ждет его звонка, хочет, мол, познакомиться и прокатиться на его «Ямахе».

Мальчишка взглянул на листок с телефоном, затем на Катю и ухмыльнулся от уха до уха.

— Ты, что ли?

— Я.

— А ты ничего.

— Я знаю. Ну, передашь своему Чилю?

— Передам. — Он открыл дверь и на прощание отпустил неожиданное: — Было приятно познакомиться.

— Нам тоже, Кеша, — заверила его Катя.

— Ну и детки пошли, господи ты боже мой! — ахала Ира на пути к отделу. — Хоть стой, хоть падай. Ну и пацан! Шкет — от земли не видать, а разговаривать с собой заставляет, как с дядей сорока лет.

—т Акселерат, — Катя качала головой. — Отстали мы с тобой, подружка, от жизни, а она семимильными шагами все вперед и вперед… Слушай, а насчет Крюгера он сочиняет? Как на твой взгляд? Есть в этом что-то?

— Лапша, — коротко ответила Гречко. — Результат видика и «Денди».

— Ты уверена?

— Абсолютно. В этом возрасте как нельзя сильны фантазии и слепая жажда чудес: как злых, так и добрых. И смерть воспринимается как игра, если вообще воспринимается. По Жукову этому — я вообще в этом сомневаюсь.

Катя тяжко вздохнула: акселерат. Что тут скажешь?

Вздыхала она и сейчас, лежа в теплой ванне, вспоминая все это приключение: эх, детки-детки, что же с вами происходит? Как вы меняетесь с каждым годом, с каждым часом…

Она погрузилась в воду, закрыла глаза, готовясь и дальше размышлять на тему подрастающего поколения, но тут в прихожей резко и коротко звякнул звонок.

Кого-то принесло в самое неподходящее время.

Катя не придумала ничего лучшего, как, выскочив из ванны, обмотаться махровым полотенцем: Вадя — не кисейная барышня, для него такое неглиже в самый раз. В том, что это трезвонит действительно Кравченко, она была уверена на девяносто восемь процентов. Два процента, правда, оставались под хоть и неожиданное, но вполне возможное появление Мещерского. У Сереженьки, когда он принимал для храбрости, бывали приливы нежных чувств, и тогда он, несмотря на всю свою врожденную сдержанность и рыцарскую дружбу с Кравченко, осмеливался заикаться о том, как он хорошо, ну просто очень хорошо относится к Кате. Неглиже скромнягу-князя, естественно, привело бы в смущение, но Катя за долгие годы ее знакомства с Мещерским умела мастерски выключать ток, если того требовали обстоятельства. Выходить за границы платонических отношений с милейшим Сереженькой ей пока не хотелось.

— Сейчас открою, — она повернула ручку замка, поймала на лету концы распахнувшегося полотенца и…

На пороге стоял Никита. Грозный начальник отдела убийств собственной персоной.

— Ой!

Он смотрел на нее и внезапно и неудержимо начал заливаться краской. Румянец был совершенно юношеским. Так краснеют пятнадцатилетние мальчики, когда на своей первой дискотеке прижимают в уголке свою первую девочку.