Думай, как Эйнштейн - Дэниел Смит

В ходе этой трансформации он также обнаружил, что больше не ощущает себя в науке радикалом – теперь он в гораздо большей степени консерватор, опирающийся на элементы классической физики, тогда как другие используют результаты его теорий (особенно в квантовой механике) лишь для того, чтобы разбирать их на запчасти. И хотя Эйнштейн по-прежнему считал, что работает на самом передовом краю современной физики, он прекрасно понимал, что о нем думают другие, и в 1949 году даже с горечью пожаловался в письме Максу Борну: «В целом на меня смотрят как на ископаемое, которое ослепло и оглохло от собственной дряхлости».

Естественно, подобные изменения своего статуса вгоняли его в депрессию, хотя в каком-то смысле и развязывали ему руки. Он был уже достаточно состоятелен и знаменит, чтобы заниматься чем ему заблагорассудится, а окружающие больше не ожидали от него каких-то конкретных свершений. Все эти факторы даровали ему небывалое чувство свободы – и не только в том, чтобы ходить без носков. Из его письма королеве Бельгии Елизавете хорошо видно, как он искренне развлекался, пикируясь с американскими властями по поводу своих антимаккартистских воззрений. Сам себя он называет в письме «кем-то вроде enfant terrible… который не способен молчать и покорно проглатывать все, что происходит».

И все же, как можно понять из продолжения того же письма к Борну, к собственной старости Эйнштейн относился довольно стоически, принимая ее сюрпризы как с благодарностью, так и с неприязнью:

Я просто наслаждаюсь тем, что отдаю теперь больше, чем получаю практически во всех отношениях, не принимаю всерьез ни самого себя, ни действий народных масс, не стыжусь своих слабостей и грехов – и совершенно естественно принимаю все, что со мной происходит, с юмором и невозмутимостью.

Перед лицом собственной смерти Эйнштейн проявлял поразительные хладнокровие и стойкость. Хотя он не мог опираться на традиционную религиозную концепцию «жизни после смерти», он посвятил слишком много лет изучению природы времени и материи, и эти усилия не воздались ему ничем, кроме философских абстракций. Еще в 1926 году в переписке со вдовой голландского физика Хейке Камерлинг-Оннеса (нобелевского лауреата 1913 года) он отмечал: «Наша смерть – не конец, если мы можем жить дальше в наших детях и подрастающем поколении. Ведь они – это мы, а наши тела – всего лишь увядающие листья на древе жизни».

Глубоко в душе он куда больше интересовался «макро», нежели «микро» – грандиозная теория единого поля Вселенной привлекала его гораздо сильнее, чем субатомарные кванты. По большому счету, это был явный гигантоман. Когда жена одного из коллег спросила его, как он может оставаться таким легкомысленным перед оскалом всемирного зла, он ответил: «Мы не должны забывать, что наша звездочка очень маленькая и что некоторые звезды, покрупнее и поважнее, могут быть очень добрыми и счастливыми».

Мысленные приключения в науке наполняли его ощущением, будто он получил своеобразный доступ к бессмертию. «Люди, подобные вам или мне, хотя безусловно и смертны, как все остальные, не стареют, сколько бы ни прожили, – писал он своему другу, психологу Отто Юлиусбюргеру. – Я имею в виду, что мы никогда не устанем стоять, как любопытные дети, перед великой тайной, в которой мы родились». А в письме бельгийской королеве Елизавете в 1953 году заметил: «Самое странное в старении – это постепенная утрата сокровенного осознания того, что ты находишься «здесь» и «сейчас»; тебя как будто уносит в вечность, в большее или меньшее одиночество».

На протяжении нескольких лет его собственные болезни и смерть его близких постоянно напоминали ему о грядущей кончине. В 1936 году он потерял Эльзу, а его первая жена, Милева, ушла из жизни после нервного срыва в 1948-м. В том же году у Эйнштейна диагностировали аневризм брюшной аорты; его любимая сестра Майя также серьезно занемогла. В последние годы жизни Эйнштейн восстановил много разрушенных мостов в отношениях с близкими – в частности, помирился со своим сыном Гансом Альбертом. К его огромному удовольствию, Майя и приемная дочь Марго в этот период проводили куда больше времени с ним, чем со своими мужьями.

В 1955 году у него случился разрыв аорты. Его преданная секретарша Элен Дюкас просто обезумела, когда поняла, что его состояние ухудшается. От обезболивающих Эйнштейн отказался. «Бестактно продлевать жизнь искусственно, – сказал он Элен. – Моя миссия выполнена, пора уходить. Я сделаю это элегантно». 17 апреля он бросил остатки сил на работу по «теории всего» – и скончался, не дожив до утра, 18-го числа. Его тело кремировали (хотя мозг был забальзамирован и сохранен Томасом Харви, производившим вскрытие в Принстонском госпитале), а прах развеяли над рекой Делавэр. Эйнштейн наконец остался с космосом наедине.

За пять лет до этого журнал «Observer» опубликовал последнее уравнение Эйнштейна – куда более символичное, чем E=mc2. Записывалось оно так: A=x+y+z, где A – успех в жизни, x – работа, y – игра, а z – «рот на замке».

«Благодаря проделанной Эйнштейном работе горизонты человечества неизмеримо расширились и в то же время картина мира обрела единство и гармонию, превосходящие все, о чем можно было мечтать». – Нильс Бор

«Эйнштейн оставался бы одним из величайших физиков-теоретиков всех времен, даже если бы не написал ни строчки об относительности». – Макс Борн

«Из всех людей двадцатого века именно он явил собой поразительное сочетание таких предельно концентрированных энергий, как интеллект, интуиция и воображение; три этих качества крайне редко пересекаются в одном человеке, но когда это случается, люди зовут его гением. Этот человек неизбежно должен был появиться именно в науке, ибо двадцатый век – первое и самое технологическое из всех столетий». – Уттекер Чемберс для «Times»

«Никто другой не совершил такого огромного вклада в расширение границ человеческого знания двадцатого века. Как не было никого скромнее… и увереннее в том, что власть без мудрости смертельна… Альберт Эйнштейн – это ярчайший пример созидательных способностей личности в свободном обществе». – президент Дуайт Эйзенхауэр

«Он веселый, самоуверенный, любезный – и понимает в психологии столько же, сколько я в физике, так что мы замечательно поболтали». – Зигмунд Фрейд