С паном Беганеком по Эфиопии - Мариан Брандыс

Тогда я решился и выложил нашему покровителю всю правду — и о плодах кактуса, и о веточках ката.

Прошу вас извинить меня, дорогие читатели, — все происшедшее после я стыдливо обхожу молчанием. Достаточно сказать, что нам пришлось выслушать много неприятного на собственный счет. Но в конце концов все обошлось — Касса Амануэль был просто счастлив, убедившись, что мы не заразились никакой страшной харэрской болезнью.

Под радостные крики нашего верного каравана мы покинули больницу. Судя по всему, проводники и полицейские поставили на нас крест и не надеялись увидеть так скоро. Дело в том, что в Эфиопии в больницу обращаются только очень тяжело больные люди.

Покидая госпиталь, мы не предполагали, что вскоре нам предстоит еще одна встреча с эфиопскими больными. Отъехав всего несколько сот метров от города, который наш караван покинул через южные ворота, мы увидели высокий забор, где, как нам сначала показалось, находилась обыкновенная деревня. Вокруг приземистого строения с железной крышей и деревянной колокольней расположилось несколько десятков круглых тукулей. Но это была не обычная деревня, а лепрозорий— больница и место изоляции прокаженных. Несчастные, неизлечимо больные люди проводят здесь всю свою жизнь под опекой монахов, также больных проказой. Врачебный надзор над харэрским лепрозорием много лет осуществляет самоотверженный французский врач, доктор Ферон.

Ускорив шаги и низко опустив головы, мы прошли мимо страшной деревни. Пан Беганек, чтобы поднять. мое настроение, стал рассказывать кошмарнейшую историю о прокаженных и безумном императоре Федоре II. Вы, наверное, помните, что у душевнобольного негуса благороднейшие поступки и стремление к реформам чередовались с приступами помешательства. Так было и в том случае, о котором рассказал пан Беганек.

Федор был первым правителем Эфиопии, которому пришла в голову мысль организовать места изоляции для прокаженных. Он поручил одному из своих приближенных собрать на улицах столицы всех нищих-прокаженных и поместить их в один большой тукуль. Привыкший к всевозможным чудачествам негуса, его слуга неправильно понял приказ. Он решил, что Федор хочет избавиться от неизлечимо больных людей, и, стремясь угодить своему императору, велел облить соломенную крышу тукуля маслом, смешанным с медом, и… поджечь. Узнав об этом, Федор пришел в ярость. Своими руками он втолкнул не в меру усердного слугу в горящий тукуль, но несчастным больным людям это уже не помогло.

Сожжение больных вызвало всеобщую ненависть к императору и послужило одной из причин его непопулярности в народе. Дело в том, что прокаженных в Эфиопии считают святыми.

Рассказ пана Беганека прозвучал как заключительный мрачный аккорд. Если не считать мелких эксцессов с ослами, дальше все шло гладко.

Желая оказать особое уважение белым ференджам, проводники каравана предоставили в наше распоряжение двух прекрасных верховых ослов, отличавшихся не только внушительным ростом и бравым видом, но и весьма многообещающими именами. Моего осла называли «Деста», что значит «удовольствие»; я переименовал его в «Симпатягу». Пан Беганек получил ослицу по имени «Феттенеч», то есть «быстрая», «резвая».

К сожалению, вскоре обнаружилось, что исключительным внешним достоинствам наших «скакунов» соответствовала столь же исключительная независимость их характеров. Симпатяга и Резвая были самыми строптивыми и капризными животными из всех, каких мне пришлось когда-либо видеть. Как только я решал ехать побыстрее, мой милый Симпатяга останавливался и никакими увещеваниями невозможно было сдвинуть его с места. Когда же я хотел остановиться, он немедленно переходил с шага на рысь. Кроме того, у моего Россинанта, по-видимому, были какие-то давние счеты с Резвой папа Беганека, потому что он то и дело порывался укусить ее в бок, рядом с ногой седока. Каждая такая попытка сопровождалась воплем отчаяния и ужаса, исторгавшегося из груди референта. И не удивительно. Я, окончивший «курсы водителей» ослов и верблюдов в Египте, кое-как переносил проделки ослов, но пану Беганеку, совершенному новичку в этом деле, его Резвая вместе с моим Симпатягой полностью отравили поездку. Кончилось все тем, что я по его просьбе предложил проводникам обменяться ослами. Сначала галла даже слышать об этом не хотели. Они расценили мое намерение как проявление какого-то непостижимого великодушия. И только когда Касса Амануэль объяснил им истинное положение вещей, согласились. Громко смеясь, они с большим удовольствием пересели на Симпатягу и Резвую, а к нам перешли две послушные серые скотинки с невыразительными именами.

Это событие долго еще комментировалось проводниками и полицейскими. Их смех и озорные взгляды свидетельствовали о том, что в результате нашего поступка мы совершенно «потеряли лицо». Но нас это не слишком огорчало. Серые ослики вели себя безупречно, и ничто уже не портило удовольствия от интересной поездки.

Через полчаса мы добрались до первой деревни галла. Пану Беганеку захотелось пить, и мы остановились перед одним из тукулей. Вокруг нас тотчас собралось чуть ли не все население деревни: мужчины, женщины, дети. Приковыляли даже почтенные старейшины. Касса Амануэль предупредил нас, что эти старцы — их называют акакаю — пользуются у галла особым почетом, поэтому с ними надо поздороваться прежде всего.

Торжественная встреча с жителями деревеньки была необыкновенно шумной. Женщины орали и голосили, как на похоронах. Здороваясь с нами, старцы прикоснулись пальцами к земле, а потом приложили их к губам. Касса Амануэль ответил им точно таким жестом. Мы с паном Беганеком попробовали проделать то же, но у нас это вышло не очень удачно.

После приветствия Касса Амануэль сказал старейшему акакаю, что двое белых ференджей — то есть мы — хотели бы напиться молока. Акакаю пересказал это младшим, и все пришло в движение. Пан Беганек потянул Кассу Амануэля за рукав, настоятельно потребовав, чтобы молоко было непременно кипяченым. Ато Касса рассмеялся и объяснил, что здешнее молоко не содержит никаких микробов, потому что галла во время дойки обкуривают его каким-то специальным дымом.

Вскоре нам принесли молоко в сосудах из дыни. Я поднес посудину к губам, сделал большой глоток и тут же поперхнулся: у молока был отвратительный привкус.

— Что за страна, эта Эфиопия! — рассердился пан Беганек. — Молоко сырое, а на вкус совершенно подгоревшее. Ну и чудеса!

На самом деле не молоко было подгорелым, а сосуды из дыни обкурены изнутри каким-то дезинфицирующим составом. Ну что ж, лучше пить пахнущее дымом молоко, чем схватить слоновую болезнь или еще какую-нибудь хворобу.

Справившись с этим «деликатесом», пан Беганек тоном посетителя первоклассного ресторана спросил, сколько мы должны за молоко. Касса Амануэль усмехнулся в усы, но перевел вопрос референта акакаю. Толпа заволновалась. Сначала старики, а потом и все остальные начали бешено размахивать руками и трясти головами. Лица их выражали возмущение и страх.

— Они не возьмут никакой