Один счастливый остров - Ларс Сунд

Тут же распахнулась дверь бара, и на террасу влетел разъяренный Коробейник:

— Что тут творится, твою мать!

В эту же минуту на площадку перед баром въехал полицейский автомобиль, вероятно находившийся где-то неподалеку. Сирена молчала, но сигнальный фонарь на крыше машины сверкал голубым, как отблески сварочного аппарата в окне мастерской.

— Ну, ш-што, Коробейник! — взвыл Аксмар.

— Вон отсюда, Аксмар! — прошипел Коробейник. — Тебе сюда хода нет.

— Ты подобрей будь, Коробейник. Мы с приятелями хотим по пиву…

Аксмар стал подниматься по лестнице, споткнулся и упал, выругался. Вцепившись в перила, он попытался встать на ноги, но конечности не хотели его слушаться, и он снова упал на перила, недовольно хрюкнув. На террасу вышли сыновья Коробейника и несколько любопытствующих посетителей. Луди и младший инспектор Юслин вылезли из машины. На террасе и возле нее собралось около сотни человек.

— Проваливайте, все! — крикнул Коробейник, махнув рукой в сторону отряда.

Один из юнцов вскинул правую руку и рявкнул:

— Зиг хайль!

Еще несколько рук взлетели в воздух:

— Зиг хайль! Зиг хайль!

— Господи Боже, черт побери! — простонал Луди. Его рука легла на табельный пистолет в кобуре. Пальцы нащупали ребристую поверхность «глока».

Вдруг на верхней ступеньке лестницы, ведущей на террасу, показалась девочка Юдит.

Она тихонько напевала, закрыв глаза.

Ее голос был тонким и хрупким.

Они смотрели на нее и не знали, что думать: Коробейник и его сыновья, Юдит, посетители «Америкэн бар» и люди, собравшиеся на площадке у террасы, двое полицейских у машины и пятнадцать молодцев в военных куртках и высоких шнурованных ботинках, пьяные от пива и собственной агрессии.

А девочка продолжала напевать.

— Заткнись, уродка чертова! — крикнул тот, что выпил чужое пиво. Размахнувшись, он кинул бокал в девочку.

К счастью, бокал полетел слишком низко и, ударившись о перила, с щелчком раскололся на две части.

Девочка замолчала.

По-прежнему стоя на верхней ступеньке, она склонила голову и обхватила себя руками за плечи.

Из юнцов словно выпустили воздух.

Они переглянулись. Посмотрели на девочку. Посмотрели на людей вокруг.

Кто-то рявкнул:

— Блин, это фигня какая-то!

— Только время тратим, на фиг! — заорал другой.

Третий крикнул:

— Все, парни, давайте обратно в кемпинг, там бухнем!

— Да-а, блин, давайте!

— Елки, бухнем как следует!

— Да, оторвемся по полной! — подхватили остальные.

У служебной машины Юслин бросил вопросительный взгляд на старшего по званию. Луди покачал головой.

Поколебавшись пару секунд, вожак повернулся спиной к террасе, махнул рукой своему отряду и повел туда, откуда они прибыли. Пара юнцов подхватили под руки Аксмара, у которого словно отнялись ноги. Никто из присутствовавших не стал их задерживать.

Юдит медленно, словно колеблясь, поднялась по лестнице. Пару мгновений она молча стояла перед девочкой, которая шагнула вперед, спрятала лицо на груди Юдит и заплакала. Спустя минуту женщина подхватила ее за спину и под коленками и, осторожно взяв на руки, пошла к катеру.

С моря принесло дождь. Дожди бывают разные, у каждого свой особый ритм и запах, свой собственный звук. Это был тихий дождь из маленьких редких капель, почти беззвучный.

Маленький печальный дождь, пахнувший морем.

Он оросил кроны берез у кладбища на Фагерё. Вода стекала по листьям, собираясь в дрожащие капли на кончиках. Тяжелея, капли падали на землю, и она принимала их, всасывая влагу.

Дождь увлажнил свежую землю на новых могилах Чёркбранта. Каждая могила была отмечена новым белым деревянным крестом. Кресты выстругали Коробейник и его сыновья. На каждом кресте написали номер. Девочка, которая у Юдит, одиноко ходила вдоль рядов могил и читала номера. Она тихо напевала себе под нос — наверно, одну из старых песен шестидесятых годов, которые она Бог весть как выучилась петь.

Девочка медленно шла вдоль рядов могил. Она несла белый пластиковый пакет с рекламным рисунком: веселый круглый детеныш тюленя и надпись «Фагерё-Хандель».

Перед крестом, отмеченным номером «72», девочка остановилась. Она опустилась на колени и достала из пакета комок земли с первоцветами и лопатку. Высаживая первоцветы перед крестом, девочка тихо напевала. Слов по-прежнему нельзя было разобрать. Мелодия напоминала песню «Angel of the Morning», которую Марианна Фэйтфул пела за двадцать лет до появления этой девочки на свет.

Посадив цветы, она подошла к крану, наполнила одну из висевших рядом леек водой и полила первоцветы.

Она долго стояла и смотрела на могилу под номером 72. Капельки воды лежали на светлых волосах, стекали на ветровку. Девочка посмотрела на сосновый лес под холмом Чёркбрант. За лесом простиралось серое море. Низко летали черные стрижи, иногда рассекая воздух так близко к девочке, что она слышала свист воздуха меж перьев.

Наконец девочка взяла свой пакет и повесила лейку на место у крана. Выйдя за ограду кладбища, она тихо закрыла за собой калитку.

Больше мы ее не увидим.

Кеч «Калева» терся кранцом о бетонные плиты набережной в гавани у северной оконечности, где, по старому плану, должны были грузить руду на большие грузовые суда. Мелкие волны тихо клекочут, причмокивают, лижут ватерлинию «Калевы», которая дремлет у пристани. Ее не волнует то, что сейчас в «Америкэн бар» ее груз переходит из одних рук в другие.

Судовладельцу «Калевы», Абрахамсону с Бусё, ничего не оставалось, как самому забрать ее из гавани на Большой земле, где она провела неделю с лишним, и привести на Фагерё — здесь, по крайней мере, не надо платить за место в гавани. Новость о том, что «Калева» отправилась домой, каким-то образом достигла ушей всегда отлично осведомленного Коробейника, и тут уж он даром времени терять не стал. Не успела «Калева» миновать мель Фингрунд и выйти в морской залив Нюхамнсфьерден, как Абрахамсон услышал напористый голос Коробейника в телефонной трубке. Тот, не церемонясь, предложил выкупить пиленый лес, которым была гружена «Калева».

И теперь «Калева» пришвартована в личной гавани Коробейника, а Абрахамсон с Бусё сидит в «Америкэн бар» со своим контрагентом и отмечает сделку чашкой кофе. Всего два часа пополудни, и в баре почти пусто, только пара семей с детьми едят пиццу на террасе. Элис с Нагельшера одиноко сидит за пластиковым столом с почти не тронутым бокалом пива и мечтательно смотрит на сливочно-белые кучевые облака, которые замерли, словно приклеенные к синему небу. Абрахамсон сует сигарету в заросли усов и бороды, прикуривает и выпускает дым через ноздри.