Привилегия десанта - Владимир Осипенко

С флангов передали, что заметили перемещение духов по направлению к перевалу. Справа завязалась перестрелка. Обнимаюсь с Сашей и желаю ему удачи. Сам перемещаюсь в сторону стрельбы. Это проверка группы на вшивость. Видно, планировали духи «прихватить» наших на спуске. Мысленно аплодирую Бочарову.

А батальоны растянулись на несколько километров. Одни бойцы прут на себе по два пулемёта плюс чужой РД плюс гирлянда 82-мм мин и всякая другая трехомудия. На перевал выходят степенно, спокойно присаживаются в тени, достают фляги и не пьют, а полощут горло. Встают и идут дальше. Другие брели без ничего. Вообще. Иногда и ХБ не в полном комплекте. Грязные и оборванные. В глазах безумие. Бросаются к моим и просят: «Воды!» Иногда давали по несколько глотков, иногда спрашивали про автомат и брезгливо отгоняли от резервуаров с водой.

В сумерках пропустили арьергард. Получили команду на спуск. Откуда-то из воздуха материализовались духи. Видно, сопровождали наших до последнего. Появилась реальная возможность попасть под раздачу. А не хотелось бы! Наседают всё наглее. Пытаются выйти во фланг и прихватить на спуске хотя бы нас. Оставляю прикрытие из разведчиков. Вот так, блин, всегда. Лучшие первыми начинают бой и последними заканчивают. В этом и состоит привилегия разведчиков. Мы лишены возможности спускаться спокойно. Первые двести метров броском. Благо, под горку, только успевай ногами перебирать. Спустились, собрались, пересчитались. Только когда подошли разведчики в полном составе, поверил, что этот бой для нашего батальона закончился без потерь.

Все мы фаталисты,

если речь идёт о других.

Натали Клиффорд Барни

Тяжёлый камень я таскаю на душе долгие годы. Никто мне не бросал упрёков, но свой суд часто беспощадней людского. Можно подумать, что мы властны над своей и, тем более, над чужой судьбой…

Был у нас на центральной заставе в Рустамкалае боец сержант Семененко. Исполнительный, добросовестный, аккуратный паренёк с Восточной Украины. За эту аккуратность и назначили его в штаб приносить нам еду из кухни, хлеб нарезать, консервы открыть, чаю заварить. Делал он это не один месяц, вхож в штаб был в любое время, разговаривали при нём не стесняясь, и ничего не прятали. Он даже распоряжался нашими запасами, прикупленными в военторге. Проверен на болтливость и чистоплотность был неоднократно. Одним словом, доверенный человек. Не раз ему приходилось подавать нам не еду, а закуску и здесь мы тоже доверяли ему полностью. От караулов был освобождён, но своё место по боевому расчёту знал, на занятия и в горы на реализации ходил. На рожон не лез, но и труса не праздновал. Нормальный надёжный боец. Охотно откликался на «Сэмена», как в общении с друзьями солдатами, так и с офицерами. Новички же были уверены, что его так и зовут. Вообще он обладал каким-то светлым нравом, когда заходил, у всех повышалось настроение. Комбат часто встречал его строчкой из Розенбума: «Сэмэн, засунь ей под ребро…» Не помню, чтобы за что-то делали бойцу замечание.

Но случилось невероятное — Сэмэн напился! С шатанием по заставе и выступлением на тему: «Да я вас всех»… Это был тяжёлый залёт. Изредка ловили за этим делом и других солдат, но разбирались исключительно на месте. Жёстко, но доходчиво, чтобы и у самого аппетит пропал, и другим не повадно было. РД, набитый камнями, горка и ледяной арык отбивали тягу к спиртному надолго. Каждый из залетевших знал, что его ждёт, и безропотно сносил экзекуцию. Наверное, готовился к ней и Сэмэн. Не помню, кто первый подал идею, но с ним решили поступить по уставу и посадить на гауптвахту.

— Да хороший пацан, получит завтра своё и всё будет нормально, — подал мысль зам по тех Лазаренко Виктор Павлович.

— Чего его специально в Кабул везти, посадим в клетку здесь, пусть отсидит неделю — поумнеет, — выступил с предложением ротный.

— Не пойдёт, что бойцы скажут? Ему же доверяли больше других, значит и спрос особый. А про клетки забудь, не позволю, — подал голос замполит батальона.

— Ататиныч прав. Весь батальон на ушах, в том числе и офицеры, смотрят, как мы с приближённым солдатом разберёмся. А вы, товарищ капитан, — обращаюсь к ротному, — со старшиной разберитесь. Если ставит брагу, так пусть оградит её от солдат.

— От других прячет, но это же Сэмэн…

— Брагу вылить, а Сэмэн пусть проспится. Завтра перед строем арестую и с «ленточкой»[34]на гарнизонную губу, — подвёл итог дискуссии комбат.

На следующий день я видел, как Сэмэн пришивал на форму уставные бирки, без которых на гарнизонную кабульскую губу могли и не принять, и виновато прятал глаза. Вся его поникшая фигура говорила о том, что «виноват, лучше дайте мне по морде и погоняйте по горам, но не позорьте, чем я хуже других»! У меня сжалось сердце от нехорошего предчувствия, да и не часто приходилось видеть у бойцов столь искреннее раскаяние.

— Готовишься?

— Так точно.

Он поднял глаза, в них стояла такая мольба, как будто его приговорили к расстрелу. Хотел ляпнуть что-то назидательное про очистительные свойства гарнизонной губы, но запнулся, отвернулся и прошёл мимо. Ведь мог поговорить с комбатом и отыграть всё назад, ведь знал, что, может, дурак, но не подлец Сэмэн. Да комбат, Геннадий Васильевич Очеретяный, и без меня это знал, но закрутилась какая-то мелкая военно-бюрократическая машина, и остановить её никто уже не мог.

Кто отвозил Сэмэна на губу, не помню, забирать через неделю приехал сам. С видом побитой собаки, похудевший и осунувшийся боец прилип к родному БТРу и не отходил от него ни на шаг, хотя до отъезда времени ещё было не меряно. Не знаю, что там случилось у командования, но построение полка для награждения, в том числе и наших офицеров и бойцов, было перенесено. Подскакивает один из именинников — командир ближайшей заставы старший лейтенант С.:

— Товарищ майор, разрешите, я, пока есть время, до заставы слетаю — срочно характеристики для двух бойцов надо в партком отдать.

— А ты сразу не мог их взять?

— Так раньше и не говорил никто. Построение на два часа перенесли, а я за тридцать минут обернусь, заодно на заставе и пообедаем, разрешите.

— Смотри, не опоздайте…

— А можно и я съезжу, — подал голос Сэмэн.

Я видел, как невыносимо ему находиться здесь, недалеко от губы, его гражданское «можно», хоть и резануло ухо, но давало понять, что парень очень не в своей тарелке. Вместо ответа я только махнул рукой. Пусть проветрится, застава в черте города, по асфальту, десять минут ходу в одну сторону. Дорога езжена-переезжена, да и ясный день, что может случиться?

А на войне могло случиться, что угодно, но случилась засада. Классики и современники. Ехали вальяжно. Праздник же, не каждый день ордена вручают! Оружие у кого где. Радиостанция выключена. Неожиданно с нависающей над дорогой скалы ударил пулемёт. Все, кто был на броне, провалились в люки, лихорадочно хватают оружие, стучат себя по бокам, не зацепило ли. БТР по инерции проскочил поворот, за которым на колене стоит гранатомётчик. Все уже внутри, снять его, заразу, некому! Истошно орут механик-водитель и командир, видя, как в них в упор целится душара. Всё как в нереальном замедленном кино. По встречной полосе едут бурбахайки,[35]по обочине идут и тащат за собой нагруженных ишаков аборигены. Наводчик оператор медленно разворачивает башню. Сэмэн, у которого даже не было своего оружия, наконец, понимает, что орёт командир, поворачивается и протягивает руки, чтобы включить радиостанцию. Дух-гранатомётчик стреляет и попадает точно в лючок лебёдки. Кумулятивная струя прошивает весь БТР насквозь, в том числе, и правый двигатель.[36]По пути, как циркуляркой отхватывает Сэмэну обе руки. Механик, контуженый от взрыва кумулятивной гранаты, теряет дорогу, машина слетает в придорожный арык и глохнет. Сбитый дух корчится на дороге, но из зелёнки[37]выскакивают ещё двое. У обоих гранатомёты, гранаты в стволах! Сейчас выбегут на прямую наводку и сожгут всех в неподвижном БТРе! Их со своего борта замечает Сэмэн и, захлёбываясь от собственной боли, кричит: