Невская битва. Солнце земли Русской - Александр Сегень

Дерзость, наглость, самохвальство — всё сие дышало в новогородцах, но всё сие не могло и не восхищать, ибо было выслужено этим славным народом полунощной Руси в боях с постоянными захватчиками, из века в век искавшими себе позорной гибели на священных берегах Псковского, Чудского и Ильменя озера, Шелони и Волхова, в болотистых здешних топях. Прогонят их, намнут хвост и гриву, они какое-то время не лезут, потом забывают про позор свой и раны и вновь, глядишь, влекут свои чванливые знамена, треплют их на северном ветру, чтобы уронить в грязь или пыль да залить собственною кровью.

Прав был отец, говоря про свеев, — после разгрома Сигтуны слышно было, что не смогли они заново возродить свою некогда громкую столицу и не устремляли взоров своих на богатства Новгорода; видать, в живых еще были старики, помнившие могущество новгородцев, пришедших и разгромивших их. Зато немец являлся, и возможно ли забыть Александру, как вместе с отцом ходил он бить незваного гостя в чудских землях, как сломалась с виду непобедимая рыцарская рать, как проломился лед под ними, одетыми в чересчур тяжелые доспехи, и они проваливались туда, в черную, словно бездонную, воду.

Он стоял над ледяным проломом и глядел на эту воду, в пучине которой скрылись еще недавно живые люди, будто провалились сразу в преисподнюю; и выглянуло солнце, и осветило, позолотило речную рябь, отразилось голубое небо на холодной поверхности, прикрывая своим отражением немецкую смерть…

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.

Он закончил молитвы, весело оглянулся и увидел отвалившегося от материнской груди сына. Тот сыто вращал полусонными глазами и явно недоумевал, как это он еще недавно был таким умным, так осознанно журчал о чем-то важном, но вот насытился, и куда-то всё подевалось. Саночка блаженно разглядывала каждый уголок его личика, улыбаясь и млея от материнского счастья.

— Доброе утро, Саночка! — приветствовал ее веселый муж.

— И тебя с добрым утром, Леско, — тихо отозвалась она из блаженного полузабытья.

Князь Александр Ярославич подошел к окну, распахнул его настежь и полной грудью вдохнул предрассветной летней утренней свежести. На Городище было тихо, лишь где-то далеко доносилась песня ранних жниц, идущих на поле за первым снопом, да щебетали птицы, высыпавшие всем пернатым миром на свой насекомый завтрак, и нежный запах сохнувшего сена долетал со скошенных лугов, как верный знак уже приближающейся в недалеком будущем осени.

— И до чего же хорошо, Саночка, что у новгородцев нет непременного обычая селить князей своих в пределах города. Как хорошо тут, на окраинах! Правда?

— Правда, Лесенько, я же сама тебе и говорила сие не единожды. Хорошо тут… О, уже спит наш Василько!.. Невозможно, до чего ж хорошо нам… Только иной раз мне думается: «А долго ли осталось таких безмятежных деньков?» Того и гляди — явятся нехристи али латыны проклятые и уйдет от меня Леско мой биться с ними, оставит меня одну не спать — тревожиться, жив ли еще, не убит ли! И какая мне тогда будет радость от такого утра, от этих чудесных свежих запахов…

— С тобой Вася останется, соединение наше, — затуманился, представив себе одинокую Саночку, Александр. Мысли о скором каком-либо походе и его не покидали. Но, в отличие от жены, он находил в них утешение, потому что воинский дух в нем томился и задыхался от долгого неучастия в битвах. Ему давно уже назрело совершить добрую бранную жатву, и сей тучный сноп ждал его. Хоть бы кто-нибудь пришел проверить на прочность ту крепость, что он построил вскоре после свадебной каши в месте впадения в Шелонь притока Дубенки.

В прошлое лето ходил он к отцу под Смоленск и помогал ему освобождать град сей от литовцев. Епископ Меркурий, венчавший Александра с Александрой, уйдя тогда из Торопца в киевские пещеры, вскоре и преставился там блаженно. Доблестный отец помнил о том, что обещал Меркурию отнять Смоленск у проклятых литвинов, и он сдержал слово — освободил старинный град Русский. Но Александру мало досталось повоевать там, отец жадничал и, видя всевозрастающую мощь своего старшего сына, призвал его на помощь тогда, когда уж и помощи особой не надобно было. Александру с его дружиной лишь крохи перепали с того бранного пиршества — гнать отступающую литву, да и то, не самую доблестную, а так — разную сволочь. И Александр вернулся на Шелонь, где уже вовсю шло строительство крепости. Ему нравилось, что он рубит свой град, о котором спустя много лет будут говорить: «срубленный Александром, сыном Ярослава, внуком Всеволодиным, правнуком Юрги Долгорукого, иже срубил Москву». И больше в прошлое лето не досталось повоевать.

Но теперь он ждал близкой беды и случая проявить свою доблесть. Скорая война с татарами была столь же недалека, как сегодняшний рассвет, лучи которого уже предугадывались. В прошлое лето сия мрачная туча доползла до самого Торжка, новгородцы готовились выходить навстречу смертоносному воинству, но поганые, разорив Переяславль Русский и Чернигов, пройдя стороной мимо Киева и лишь дохнув на древнюю столицу Русскую своим смрадным дыханием ада, повернули на Козельск, разорили его, дошли до Торжка и, предав его скорбной участи, неожиданно ушли назад в поволжские степи. Со дня на день теперь следовало ждать вестей о их новом пришествии.

— Как Господь даст, Саночка, — вздохнул он, не спеша одеваться и глядя, как тихо засыпает сытый младенчик. — Кабы не было разлук и несчастий, то почем бы мы знали счастье и радость долгожданной встречи?..

В те мгновения раннего утра, пока князь Александр Ярославич молился и нежился с домашними на Рюриковом Городище, высоконосые свейские шнеки[71]одна за другой в чинном порядке вплывали в устье Невы.

На передней, с большим крестом из мореного дуба, стоял англичанин Томас, епископ Або, главного шведского города на финском побережье. Это он два года призывал к походу на восток, называя его перегринацией, подобно тому как именовались походы рыцарей креста в Левант[72]— на освобождение Гроба Господня. Он помнил папу Гонория, его предсмертный завет огнем и мечом обратить Гардарику в христианство, его суровое воззвание «Ко всем королям Руссии» не препятствовать успехам веры христианской, «дабы не подвергнуться гневу Божьему и апостольского папского престола, который легко может, когда пожелает, покарать вас!» Граф Уголино, ставший после Гонория новым папой под именем Григория IX, указал на главного врага папства на востоке — на молодого князя Александра, сидящего в Хольмгарде[73]и распространяющего вокруг себя схизматическую ересь[74], Финнмарка[75]постепенно осваиваемая шведами, с востока покорялась русами, направляемыми Александром. И сей дерзкий схизматик легко обращал доверчивых жителей в свою ересь. Гнев папы Григория был неописуем. В своей булле он написал об Александре: «Стараниями врагов креста народ Финнмарки возвращен к заблуждению старой веры и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничтожает молодое насаждение католической церкви». И епископ Томас, указывая на хвостатую комету, появлявшуюся на ночном небосклоне, говорил: «Вот, куда вам надо идти, шведы!»