Теплоход «Иосиф Бродский» - Александр Проханов

В завершение трапезы встала Луиза Кипчак, поводя ослепительными плечами. Подняла узкий бокал шампанского:

— Итак, наше плаванье длится среди увеселений и празднеств. Так пусть же этой ночью наш корабль превратится в чертог любви, в ковчег наслаждений, в храм эроса, куда слетятся боги всех времен и народов, покровители трепещущей плоти, демоны страсти, духи услад. Не отказывайте себе ни в чем. Отбросьте предрассудки. Импровизируйте, играйте в театре любви самые смелые роли. Фильм, который мы снимаем для ТНТ, соберет урожай этой первой ночи, которая да будет Вальпургиевой! — Она выпила шампанское. Малютка поднял ее на руки и с ликующим, блаженным лицом понес в каюту. Все торопились покинуть ресторанную залу, увлекали в каюты наперсников и наперсниц любви.

Корабль с опустевшими палубами, увитый гирляндами, переливался, как огромный алмаз. Скользил в тесном канале по черной воде, удаляясь от Москвы. Среди таинственных берегов, недвижных дубрав пролетал редкий огонь ночного автомобиля, начинало светиться розоватое зарево отдаленного предместья, высоко и туманно переливались теплые звезды, по которым скользила высокая мачта с изумрудным огнем. Казалось, на мачту присел крылатый, прилетевший из небес дух, многоглазый и многокрылый. Освещал своими атласными крылами творимое в каютах действо.

Франц Малютка и Луиза Кипчак едва оказались вдвоем в своем великолепном люксе, тотчас же принялись разбирать груду занесенных в каюту подарков. Разбросав по сторонам невесомые наряды, блистая ослепительной наготой, Луиза выхватила из футляра подарок Куприянова — огромный изумруд «Слеза изумленного бога». Мгновение казалось, что она не знает, как поступить с драгоценным камнем, ищет достойное ему применение. Затем с силой и ловкостью погрузила волшебный камень в свое сокровенное лоно, отчего из жаркой тьмы потянулись наружу зеленоватые, словно морская вода, лучи. Луиза чувствовала в себе изумруд как чудесный плод, восхитительно тяжеливший чрево. Поводила бедрами, направляя лучи на потолок и на стены, где выводила загадочные письмена и орнаменты. Франц Малютка не мог оставаться безучастным к игре изумрудных лучей. Его вечерний костюм небрежным комом валялся у порога, его туфли были разбросаны по сторонам могучим взрывом. Всей силой любящего, неутомимого тела, всей страстью воина, стремящегося взять осажденную крепость, с упорством кладоискателя, знающего цену сокровищам, он пытался вернуть утраченный изумруд. То угадывал его в глубине бездны. То вновь терял ускользающее чудо.

Нырял за ним, набрав воздух, еще и еще, до изнеможения, старался вырвать звезду из преисподней. Наконец каким-то чудом ему удалось нащупать камень. Нырнул за ним, скрывшись из вида, долгое время оставаясь под водой, так что ловцы жемчуга на соседних пирогах уже решили, что он утонул — не выдержало сердце, разорвались легкие. Но через полчаса, когда друзья уже стали его оплакивать, направляя ладьи к побережью, он в буре брызг, словно кит, вырвался на поверхность, держа изумруд. Озарял пространства, возвращая светило небу.

— Милый, будь осторожней с камнем. Любая царапина снизит его цену на аукционе «Сотбис». А у тебя все такое острое и колючее, — утомленно произнесла Луиза Кипчак, подымаясь с пола и перебираясь на кровать.

Однако любовь, если она истинна, не терпит пауз. Были востребованы следующие два подарка — губернатора Русака и волшебницы Толстовой-Кац. Луиза извлекла из музыкального ларца золотой фетиш, воздетый, как зенитное орудие. Это был языческий бог любви и плодоношения, идол, которому поклонялись сонмы любовников, кумир, перед которыми падали ниц великие сладострастники и куртизанки. Царственный, лучезарный, гордо подняв свою небольшую, прекрасно сформированную главу, он вызвал у Луизы Кипчак религиозное восхищение. Не зная, как угодить божеству, следуя инстинкту, унаследованному от прародительницы Евы в пору ее бурного романа со змеем, она схватила фетиш и ввергла в свое лоно. Божество, ощутив себя в храме, принимая знаки обожания, стало расти, вздыматься, источая свет торжествующего злата. Это был внутренний свет, который льется из глаз, давая понять, что носитель этого света испытывает неземное блаженство. Глаза Луизы стали золотыми, и она ладонями заслонила двери храма, куда проникло желанное божество.

Между тем Малютка исповедовал тот же культ, но поклонялся иному кумиру. Это была египетская статуэтка из голубой яшмы — обольстительная Нефертити, или, быть может, Клеопатра, или сама Изида, растворившая точеные ноги, открывавшая доступ к своим несметным сокровищам. Малютка, привыкший погружаться в шахты, там находя источник нескончаемых радостей, и на этот раз испытал влечение бездны. Створ, куда он устремил свое нетерпеливое естество, был окружен белоснежными лотосами и целомудренными лилиями, в лепестках которых трепетали золотые тычинки и блестели капли нильской воды. Молитвенно, закрыв глаза, он ринулся вглубь, как падают в затяжном прыжке парашютисты, упиваясь смертельной сладостью, испытывая блаженство падения.

Оба они, Луиза и Франц, соединились через акт богопознания, поклоняясь разным богам, но в одной и той же кумирне. Божества, которым приносились жертвы, переливали в них прану. Лишь изредка, из разных углов каюты они переглядывались, посылая друг другу воздушные поцелуи.

Золотой идол, которому исповедовалась Луиза Кипчак, переполнялся ее откровениями, взрастал, ярился, менял обличья. Превратился в гневного волка, метавшегося взад-вперед по клетке. В круторогого овна, наносящего тугие удары в стенки загона. В неистового скакуна, брызгающего пеной, стеклянного от пота, крушащего копытами преграду. Бог-оборотень стал моржом, чьи бивни резали и кололи лед. Африканским слоном, чей кожаный хобот ломал и валил деревья. Внезапно он стал Колоссом Родосским, который был виден из моря. Александрийским маяком, посылавшим свет кораблям. Петром Первым работы Церетели, которого с опаской облетали самолеты. Красноярским столбом, на вершине которого свил гнездо орел. Наконец он достиг размеров «Эмпайр-стейт-билдинг» — в студеной синеве, среди стеклянных вершин Манхэттена, на плоской крыше знаменитого небоскреба лежала обессиленная Луиза Кипчак. Ее бурно дышащий живот был окружен золотым свечением.

Малютка тем временем летел в спиралевидном пространстве, как в восхитительном и жутком аттракционе — так выглядело лоно богини, куда его занесла судьба. Вначале пространство напоминало тесный забой, где мерцал антрацит, переливались окаменелые стрекозы, отпечатки хвощей и папоротников. Затем ход расширился и превратился в пещеру. Пространство еще расширилось, кругом горели самоцветы, россыпи драгоценных камней, застывшее цветное стекло, словно эти вазы и чаши сотворил волшебный стеклодув. Стало еще просторней. Он влетел в огромный объем, напоминающий храм — золотые столбы, мозаики и фрески на сводах, дивные изображения и статуи. В центре храма, из голубой яшмы и зеленой бирюзы, возвышался алтарь. На нем, окруженный нимбом, лежал жертвенный агнец — он сам, Франц Малютка, голый, с выпуклыми запечатанными глазками, перевитый пуповиной, с ножками, поджатыми к лысой лобастой головке. Эмбрион, которому еще предстояло родиться, вырасти в шахтерском бараке, войти в разбойную банду, перестрелять конкурентов и стать богатейшим олигархом России.