Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар

Praeposiius provincialis[41]сидел за столом в большой холодной комнате, было морозное утро во время адвента тысяча семьсот пятьдесят первого года, маленький седой человечек уже позавтракал, из чашки с чаем поднималось небольшое облачко пара, в глазах его была снисходительность, приветливость, ласковыми были и его руки, он встал и положил свои маленькие мягкие ладони на все еще крестьянские пальцы Симона. – Я слышал о вас только хорошее, патер Симон, – сказал он, – засучив рукава, вы прошли через все испытания. Вы получили много знаний, супериор сказал мне, что вы и в пансионе были лучшим. – Он засмеялся и забубнил: superbia, invidia, luxuria, avaritia, gula, ira и acedia[42], все вас искушали, все вы преодолели. Вы приятный человек, Крайна – приятная земля, приветливые люди, приветливость – наше отличительное свойство, – Крайна, – подумал Симон, тут останусь, коллегия, школьные коридоры, крестные ходы. Или одинокий больной граф, мешок, в котором полно грехов, словно блох, буду исповедником старого аристократа, наблюдающим за его страхами перед последним судом, а за стенами усадьбы – грязная деревня, пьяные крестьяне – тут меня и оставят. Провинциал приветливо потрогал его озябшие пальцы, – вам холодно, – сказал он, – хотите чаю? Садитесь, патер Симон, вы стали частью войска Иисуса, да что мне вас учить, вы сами знаете, дали клятву, включая четвертый обет, который требует от вас полного послушания, отказа от собственной воли, вы ведь знаете – для всех нас существует только одна воля, воля ордена, – он приветливо улыбнулся, а чай все не подавали, в комнате было холодно, и в самом Симоне затаился холод, оставшийся еще от приснившейся ночью местности, по которой он блуждал в своих видениях. – Так возникает единение, это целостность тела ордена и его крови, а мы, молено сказать, мистическое тело, организм, вы достаточно учились, чтобы это понять. – Я хорошо понимаю, – сказал Симон, – я готов. – Крайна, – подумал он, – здесь останусь, о душа моя, почему ты так подавлена и так встревожена? – Вы были лучшим, – сказал провинциал приветливо; Симон молчал, он знал, что гордыня не должна завладеть им ни на миг, но теперь он чувствовал, а позже понял, что провинциал свысока ему льстил, что его предстоятель был Великим Льстецом, это был маленький правитель с седыми волосами, который всем угождал. И волосы у него поседели от угодничества. Угодничество – это ведь страшно обременительное дело: льстить великим – нетрудно, льстить малым – куда более сложно. Малые радуются, видя, что правитель провинциал им льстит, он такой же, как мы, говорят они, мы тоже угодничаем, но перед высокопоставленными, а он льстит низшим, это значит, что в нем кроется что-то высшее. О приветливый седовласый льстец, послушник Симон тогда еще ничего не понимал, провинциал льстил ему, чтобы казаться маленьким и скромным, а в действительности был великим правителем своей небольшой провинции, но тогда Симона это не интересовало, он хотел знать, что его ждет.

Однако время этому еще не подошло, провинциал не давал ответа, он спрашивал: – Как вы думаете, что будет с нами? Что вы об этом думаете, pater praepositus?[43]С нами со всеми, патер Симон, с орденом? – Что он может знать, если не знает предстоятель, зачем он спрашивает его, давшего обет исполнять любое приказание, и он сделает все, что нужно будет сделать – пойдет ухаживать за больными или станет управляющим имением, крестьянские работы ему не чужды. Но мысли провинциала плыли в другую сторону, намного выше и намного дальше. – Сегодня ордену приходится нелегко, – сказал он, – многие епископы думают, будто мы слишком преступаем через преграды, выходим за рамки чистого вероучения, а что это означает, знает ли кто вообще; в Риме собирают жалобы, для светских правителей мы слишком набожны, в миру стараются уклониться от креста – от нашего, а для церковников в нас слишком много светского, понимаете, ведь мы управляем многими странами. Доминиканцы, особенно испанские и португальские, думают, будто мы нарушаем все Божьи заповеди, будто ломаем Церковь, будто допускаем ересь только потому, что хотим, чтобы все те дети Божий в Китае, в Марокко, в России пришли к Богу путем убеждения, при этом остается и что-то старое, этого не избежать, а путь к Богу нужно как-то проторить, наши братья, сыны Доминика, не понимают, что народу нужно при этом помогать, convincere, non vincere[44]. – Россия, – подумал Симон, – скорее всего, пошлют в Россию, там, вроде бы, мы желанные учителя. – Что же, нам снова загнать этих людей в леса, к диким зверям, разрушить церкви, бросить поселки, пусть все зарастает, а души оставить язычеству? И это только потому, что им кажется, будто орден действует более победоносно, чем кто-то из них самих? Ведь convincere само по себе и есть vincere, не правда ли? – Правда, – сказал Симон, глубоко убежденный, что это так. – И в миссионах нам нужны хорошие работники, лучшие воины, – продолжил провинциал. – Патер Симон, – проговорил он и засмеялся, – мы знаем, что вас влечет в бой, как влекло святого Франциска Ксаверия, нам хорошо известно, куда вас влечет. – Китай, – подумал Симон, и сердце его сильно забилось, от волнения он даже встал. – Индии, – сказал провинциал, – отправитесь в Индии, как до сих пор эти страны именуют наши испанские братья, там мы в этот момент больше всего нужны. Вам известно, что мы крепко связаны с сыновьями Игнатия в Испании, что нас с самого начала соединяет с ними самая крепкая связь, сам святой Игнатий Лойола очень интересовался нашей страной, Триестом и Любляной, мы храним драгоценные письма, от которых веет святостью. И в Парагвае много братьев из Крайны, патер Адам Хорват, Иносенц Эрберг, его мы послали из Любляны, многие другие. В парагвайских хозяйствах большие стада, очень много дела, мы создали государство, какого еще не было на свете, с небольшим преувеличением можно сказать – державу Иисуса, во Франции говорят, что там у нас теократия, правильно, весь мир – это теократия, Иисус – правитель, а в парагвайских землях – особенно, там Евангелие шествует победно. – Спасибо, – сказал Симон, – я сделаю все, что только смогу. – Знаю, что сделаете, – ответил провинциал, – а для начала вы должны выучить испанский язык, вам это будет нетрудно, ваша латынь превосходна, выучите вы и язык индейцев, но для этого хватит времени, мы надеемся, его будет еще много, возможно, до конца вашей жизни. – Когда мне ехать? – спросил Симон. – Завтра, – сказал провинциал строго, – завтра в Триест, там уже собрались отцы-иезуиты, приехавшие из Вены и Милана. Время не ждет, – сказал он решительно, – сгущаются темные тучи, португальский двор требует, чтобы орден ушел из Парагвая, они оказывают сильный нажим на генерала[45]в Риме, на папу Бенедикта, поэтому нужно отправляться в дорогу и в сражение не только за души людские, но и за орден, да, патер Симон, за орден. Будьте отважны, но слишком не рискуйте: кто опасность любит, голову погубит.