Последний из бессмертных - Андрей Ливадный

– Дом-то у тебя есть?

– А как же. И дом, и машина, и слуги-андроиды. Только я там редко бываю.

– Почему?

– Там меня легко застать. Приходят из сатта, стыдят за что-то. Меня стыдят, понимаешь? Они не вспоминают, кто вел их по Дороге Отчаянья, кто отбивался от сошедших с ума, превратившихся в метаморфов людей, пока нынешние правители города дрожали, сидя в вездеходах. А теперь как же – я позор сатта, а они – избранные. Тьфу…

Таманцев слегка побледнел. Внезапно открывшаяся ему информация требовала проверки, в глазах Нильса он видел лишь муть равнодушия, перемежающуюся вспышками гнева. Нормален ли старик – еще предстоит проверить.

В здании приглушенно хлопнула дверь, раздались негромкие голоса.

– Мне пора. – Таманцев встал. – Нильс, где тебя можно найти?

– А зачем? – с подозрением спросил Хорхе.

– Рассказываешь ты интересно. Да и я о Земле так ничего и не успел поведать.

– А я не знаю, где завтра окажусь. Город большой. Вот в коммуникаторе своем через поисковую систему набери «Хорхе», я тут один с такой фамилией. Созвонимся. Пойду и я, а то серв все контейнеры упакует, стервец.

Хорхе исчез в темноте, откуда донеслась его невнятная брань.

Иван, ошеломленный неожиданной встречей, поднялся по ступеням, открыл дверь и услышал резкие голоса разговаривавших на повышенных тонах Флоры и Дерека Келгана – главы сатта избранных.

Он не хотел подслушивать, но так вышло.

– Флора, разговор окончен. Я уже сказал – незачем было приводить с собой ребенка!

– Дерек, он не ребенок. Взрослый мужчина.

– Ой ли? – насупился глава сатта. – Сколько же ему лет?

– Тридцать с небольшим. – Голос Шодан стал сухим, как порыв осеннего ветра. – Ты и все окружающие должны усвоить – мир, откуда он прилетел, существует в ином измерении времени человеческой жизни!

– Трудно представить. Тридцать лет – даже не юность. Младенчество.

– Знаешь, Дерек, я поняла, возраст зрелого человека не всегда измеряется веками.

– Ты заблуждаешься, Шодан. Уходи сама и уведи своего мальчишку. Я не хочу, чтобы из-за своей влюбленности и горячности он тут и дальше устраивал неприятности.

– Дерек, ты не прав. Мы, естественно, уйдем. Но за нанесенное оскорбление ты ответишь.

– Неужели? И кто же привлечет меня к ответу?

– Я, – в негромком голосе Флоры прозвучала леденящая ярость.

– Будешь драться за мальчишку? Со мной? Или со всеми сразу? Лучше остынь, пока не наделала глупостей. Ты для меня – привлекательная, сексапильная девочка, не больше. Сломаю одним движением пальца, ясно? А не угомонишься – сама знаешь, во благо города я могу принимать самые радикальные решения!..

– Говори прямо.

– Я прикажу убрать тебя, дорогая. Вместе с мальчишкой. Чтобы не возмущали спокойствия.

– Ты не посмеешь… – Флора осеклась, потому что внезапно увидела Ивана, появившегося на пороге.

Он не проронил ни слова, молча подошел к Дереку и резким движением схватил его за горло, заставив захрипеть и конвульсивно впиться ногтями в запястье «мальчишки».

– Еще что-нибудь можешь, избранный? Или только оскорблять женщин и угрожать? Может, попробуешь устранить нас сейчас?!

Ледяной тон Таманцева не оставлял сомнений – еще секунда, и он окончательно сожмет пальцы.

– Я… не… хотел…

От избранного разило ужасом. Его мнемоническая аура окутывала Ивана, как зловонный запах.

Первый порыв капитана был вполне понятен и оправдан, но Иван все же заставил себя мыслить здраво. Люди на Роке живут очень долго. Если Флоре триста лет, то по сравнению с ней он действительно ребенок.

Дереку повезло – у офицеров подразделений специального назначения, призванных действовать в условиях различных миров, где бытовали порой диаметрально противоположные системы этических ценностей, вырабатывались жесточайшие рамки самоконтроля.

Таманцев лишь слегка побледнел, на его лице не читалось ни ярости, ни удовлетворения.

– Я согласен подчинятся вашим законам, но до тех пор, пока они не противоречат моим понятиям о чести и справедливости. Могу публично извиниться за неконтролируемый мнемонический всплеск.

– Не… нужно… – прохрипел Дерек.

– В таком случае ты сейчас извинишься перед Флорой. И запомни, избранный, я не по своей воле оказался тут, но если уж так случилось, находиться в стороне от событий не стану. А они грядут. Если я сумел попасть на Рок, сумеют и другие. Подумай о недавнем происшествии. Ответь себе на вопрос: кто сумел дважды преодолеть Рубеж, не потревожив ни один из ваших датчиков? Большего не скажу, пока не позовешь сам. А теперь…

Он отпустил Дерека, с силой оттолкнув его к стене.

– Извини… Шодан… – хрипло выдавил тот под пристальным взглядом Таманцева и, пошатываясь, будто пьяный, скрылся за дверями.

Когда Флора повернулась к нему, Иван просто взял ее за руку и тихо произнес, не давая полыхавшей в ее глазах ярости ни единого шанса выплеснуться необдуманным действием:

– Я все слышал. Просто давай уйдем отсюда.

Грудь Флоры тяжело вздымалась от сбившегося дыхания.

– Ты… Ты мог его убить!..

– Да. Но ведь я остановился. – В глазах Таманцева также блеснула ярость. – Нас учили – у каждого народа своя мудрость, и нужно уметь проявлять терпение. Я достаточно выслушал о себе, не порываясь вмешаться.

– Тогда зачем? Зачем ты схватил его за горло?

– Не «зачем», а «почему».

– Почему? – упрямо переспросила Флора; она еще не отошла от только что пережитого шока.

– Ненавижу, когда при мне оскорбляют женщин. А за тех, кто мне дорог, могу и убить.

У Флоры внезапно перехватило дыхание.

– Ты?..

Несколько секунд они, встретившись взглядами, смотрели в глаза друг другу.

Как легко…

Рок все-таки удивительный мир, где зачастую не нужно тратить слов…

Их пальцы сплелись, души наконец соприкоснулись, захлебываясь долго сдерживаемыми чувствами…

* * *

Проходит ночь.

Наступает бледный рассвет, и в его лучах, словно утренний ветерок, затихает порыв страсти.

Флора спит. Ее дыхание ровное, едва слышное, в нем безмятежность…

Иван встал, подошел к окну, испытывая подсознательное смешение чувств: он смотрел на город, простирающийся вокруг, нисходящий исполинскими уступами утопающих в зелени уровней к стенам Рубежа, отделяющим человеческий мегаполис от иных пространств материка, и вместе с мыслями о Флоре, о личном, еще не до конца осознанном изменении приходили и другие, острые, как бритва, откровения.