Крестовые походы в Палестину (1095-1291). Аргументы для привлечения к участию - Валентин Портных

В анонимной хронике третьего крестового похода Itinerarium регegrinorum имеется еще один любопытный эпизод. Рассказывается, как во время трагического для христиан наступления войск Саладина, спровоцировавшего третий крестовый поход, погиб один доблестный тамплиер, которого сарацины приняли за святого Георгия и очень гордились тем, что убили его: «И поскольку он был верхом на прекрасном коне и с белым оружием, язычники, которые привыкли представлять себе таким святого Георгия, хвалились, что убили рыцаря со сверкающими доспехами, защитника христиан»[374]. Святой Георгий действительно считался одним из традиционных покровителей крестоносцев, и это его упоминание в хронике является далеко не первым (см. параграф о чудесах). Пусть хронист и не скрывает, что сарацины ошиблись, сам факт, что они знают про поддержку войск крестоносцев святым Георгием, работает на убеждение читателя в действительном наличии такой небесной поддержки[375].

Наконец, еще один пример был найден в хронике Матфея Парижского (середина XIII в.) в повествовании о пятом крестовом походе. Обсуждая с другими сарацинами необходимость предложить христианам мир, султан начинает свою речь словами о том, что «Бог христиан велик, верен и могущ в сражении» (Deus Christianorum magnus est, fidelis et potens in prelio) и, «как ясно видно, сражается против нас за наших врагов» (manifeste pugnat contra nos pro inimicis nostris). «И, вне всякого сомнения, все наши усилия тщетны, покуда на другой стороне верующие имеют столь благосклонного помощника» (Et procul dubio inanis erit actio nostra tota, quamdiu fideles ipsum habebunt placabilem adiutorem). В связи с этим султан предлагает вернуть христианскому Богу то, что Ему причитается (nobis utile reor, ut reddamus Deo Christianorum ea que sua fuerunt omnia), чтобы вместе с этим Он не отобрал впридачу сарацинские земли (ne simul сит suis auferat a nobis que nostra esse videntur)[376]. Далее рассказывается, как сарацины предложили христианам мир на условиях возврата им почти всей территории, которую ранее занимало Иерусалимское королевство.

Во-вторых, иллюстрацией божественной поддержки были описанные в хрониках чудесные истории. В первую очередь речь идет о хрониках первого крестового похода.

Нужно отдельно отметить, что чудесные истории могли в теории применяться в пропаганде. Те из них, что относятся к первому крестовому походу, присутствуют в коллекции exempta Этьена де Бурбона и инструкции для проповедников Гумберта Романского (в составе выдержек из хроники Фульхерия Шартрского, а также в виде отдельной вставки в манускрипте из Ватикана)[377].

Проблема определения чуда в Средние века

Прежде чем говорить о чудесах в хрониках, нужно разобраться, что именно, согласно средневековой классификации, считалось «чудом». Существовало два термина, которые обозначали чудесные явления – miracula и mirabilia. Как справедливо отмечает Р. Бартлетт, чудо было тесно связано с понятием «природного» и определялось как его антоним[378]. Если резюмировать, это противопоставление сводилось к следующему: созданный Богом человеческий мир способен в некоторых рамках развиваться автономно, а то, что выходит за эти рамки, считается чудом.

Все, что происходило в мире без непосредственного божественного вмешательства, именовалось термином naturaliter и его однокоренными словами. Петр Ломбард, автор «Сентенций в четырех книгах», утверждал, что Господь наделил каждое существо так называемым «свойством порождения» (causa seminalis), благодаря которому создания могут воспроизводить друг друга – у лошади рождается лошадь, из яблока вырастает яблоня и т. д. Таким образом, то, что происходит согласно этому свойству, происходит естественным образом (naturaliter)[379]. При этом божественное вмешательство в ход мирских событий все же иногда имело место. В Средние века не существовало однозначного мнения по поводу того, намечен ли ход всемирной истории Богом в мельчайших деталях, и «автономия» человека крайне невелика, или лишь в общих чертах (последнее было более распространенным мнением), однако и тот, и другой подход все равно предполагали определенную степень божественного вмешательства[380].

Как писал по этому поводу Ансельм Кентерберийский, события, случающиеся под действием автономных механизмов созданной Богом природы (naturalis) или по желанию человека (voluntarius), нужно отделять от тех, которые вызваны непосредственным вмешательством Бога. Все на свете совершается либо согласно естественному порядку, установленному Богом, либо по воле существа, которое совершает действие. Однако случаются вещи, которые выходят за эти рамки и происходят не согласно природе, не по воле существа, а по воле одного лишь Бога, и они называются чудесами (mirabilis)[381]. Уже упоминавшийся Петр Ломбард одновременно с «природными» вещами говорил о вещах, причина которых заключается единственно в Боге, называя их выходящими за пределы природного (prêter naturam)[382]. Подобное по смыслу разделение на происходящее naturaliter и на miraculosa присутствует и в трудах Геральда Кембрийского[383]. Начиная с рубежа XII–XIII вв., когда центральная папская власть взяла процессы канонизаций под свой непосредственный контроль[384], именно «отличие от природы», заложенной Богом, являлось определяющим критерием, чтобы считать чудо чудом и признать человека святым[385]. Дополнительное терминологическое новшество появилось в трудах ряда теоретиков XIII в.: mirabilia (в отличие от miracula) стали объединять в себе те явления, которые кажутся людям сверхъестественными, но при этом могут иметь и научное объяснение[386].