Последняя битва - Михаил Ахманов

Иеро вздохнул, перекрестился и зашагал к дирижаблю.

Два дня «Вашингтон» летел на юго-восток, покрыв без малого тысячу миль. Под днищем гондолы виднелись то бесплодные мертвые пустоши в воронках от атомных бомб, то руины городов, торчавшие на земной поверхности или полузатопленные разлившимися озерами, то редкие зеленые оазисы, в которых под кронами пальм, берез и огромных дубов копошились немногочисленные живые существа. Ни поселений, ни вьющихся дымов, ни иного человеческого следа тут не замечалось; хоть эта просторная равнина, тянувшаяся до Уральских гор, была перепахана ракетами не столь усердно, как запад Европы, жизнь тут не возродилась даже за пять тысяч лет. Это, а также воспоминания о гибели Сигурда, навевало на путников мрачные мысли; даже неугомонный мастер Гимп больше молчал и хмурился, разглядывая сквозь колпак кабины опаленную землю да оплавленные скалы, подобные могильным камням на гигантском кладбище. Брат Альдо шелестел своими бумагами, делая записи, Горм дремал, стараясь, как всегда во время полета, скрыться от реальности в мире сновидений; Иеро размышлял над явлением Нечистого и просил Творца укрепить его душу.

Человек глубокой древности, живший в Америке или Европе в век торжествующего прогресса, воспринял бы случившееся как галлюцинацию или усомнился бы в своем умственном здравии. На худой конец он искал бы каких-то рациональных объяснений вроде гипноза, психотронного оружия, проделки ловких шутников, а исчерпав подобные возможности, свалил бы визит Нечистого на коварных инопланетян, пришельцев из космоса, которые могут представиться хоть демонами, хоть богами. Иеро, однако, не измышлял гипотез; бог и дьявол были для него такими же столпами Мироздания, как термодинамика и квантовая теория для физиков двадцатого столетия. К тому же теология и физика являлись, в конечном счете, сущностями духовными, продуктами мысли, а мысль воспринималась им совсем иначе, чем людьми, создавшими древнюю цивилизацию. При всех своих технологических успехах, они не раскрыли секрет телепатии и полагали мысль чем-то туманным и трудно определяемым, тогда как Иеро воспринимал ее в виде материального и действенного фактора; мысль была для него средством общения и связи, оружием и способом защиты, методом изучения и постижения иных, нечеловеческих существ. Любая мысль для него зиждилась на более прочном фундаменте реальности, чем для человека минувшей и канувшей в прошлое культуры, а это значит, что Нечистый тоже был реальностью.

И этот Отец Зла, этот антихрист, Вельзевул, Люцифер или Локи, говорил с ним, вселившись в тело оборотня, и пытался соблазнить! Факт, не вызывавший сомнения и подтвержденный другими, столь же конкретными фактами: мерзкой личиной, что проступила на Доме и морде оборотня, зовом, звучавшим в ночи, странной метаморфозой Олафа Торвальдссона и, наконец, предупреждением Солайтера о том, что он улавливает мысли Другого Разума. Злобного и очень мощного, превосходящего даже ментальную силу гигантской улитки! А ведь Солайтер был не только самым сильным телепатом, какие попадались перу Иеро Дистину в долгих и опасных странствиях; Солайтер владел и другими умениями, недоступными для человека — он мог перестраивать свою плоть, выращивать подобия рук и тончайших щупалец и делать искусные операции. И это тоже было реальностью.

Что ж удивляться силе Нечистого? — размышлял Иеро. Скажем, тому, что этот Локи смог дотянуться до его разума за тысячи миль или вселиться в колдуна либо собаку-оборотня… Важно понять, как дьявол это делает, и, по возможности, овладеть таким же искусством, чтобы сражаться на равных. И важно то, что эти приемы ему известны — ведь информация о них дает хоть небольшой, но перевес. Этим не стоит пренебрегать, ибо в Боевом Кодексе Аббатств, который он штудировал в Академии, ясно сказано: используй любое, самое крохотное преимущество, и тогда, возможно, их будет меньше у врага.

На третий день, утром, «Вашингтон» приблизился к Южному Уралу. Этот каменный пояс, разделивший Европу и Азию, сильно изменился: бомбардировки привели к смещению подстилающих хребет пластов, и после нескольких землетрясений, уничтоживших вкупе с бомбами города, на поверхность поднялись из земных глубин девственные скалы, а меж ними пролегли ущелья с озерами и реками. Древние горы будто помолодели, избавившись от человеческого гнета, поглотив или разрушив все, что было создано людьми в предшествующие века. Природа, однако, оказалась милосердной, ибо не только уничтожала, но и создавала: склоны гор поросли лесом, огромными лиственницами, соснами и кедрами, на берегах ручьев и живописных водопадов поднялись заросли бамбука, а в прозрачных чистых озерах плавали кувшинки таких размеров, что не всякий человек ухитрился бы обхватить их руками. Скалы тоже не были безжизненны — сизые, алые, лиловые мхи и лишайники легли на них пестрыми мягкими коврами, и этот покров с удивительной красотой гармонировал с серым, розовым и бурым камнем. С пятимильной высоты, на которой летел «Вашингтон», эта местность казалась сущим раем — тем более, что за ущельями и горами виднелись не пустынные земли, а могучий лес Сайберна, подобный канадскому Тайгу. Зрелище этих бескрайних зеленых просторов радовало глаз, и путники, воспрянув духом, приникли к иллюминаторам гондолы.

— Хвойный лес, но встречаются буки, клены и пальмы… — пробормотал брат Альдо, обозревая землю в подзорную трубу. — Точно, как в Канде, что не удивительно — Сайберн и Тайг лежат на одной широте… Впрочем, мой мальчик, — добавил он, поворачиваясь к Иеро, — есть кое-какие различия. Тут более сухой континентальный климат, и я полагаю, что южнее этих лесов не растут влажные джунгли. Скорее всего, лес переходит в саванну, а затем — в прерию.

— И всюду водится живность, — заметил мастер Гимп, хлопнув себя по животу и бросив взгляд на Горма. — Клянусь якорем, не только мне надоели солонина и сухари! Если пер Иеро окажет нам милость…

— Окажу, — кивнул священник. Ему, как и остальным членам команды, уже хотелось прогуляться по твердой земле, испить воды из чистых ручьев и поохотиться. Он видел, как внизу, над скалами и ярко-зелеными кронами кедров, парят птицы; наверняка, этот горный лес не был безжизненным.

Мастер Гимп повел дирижабль вниз, а Иеро, приготовив копье и арбалет, удалился в хвостовую часть гондолы, сел, скрестив ноги, на пол и нашарил за пазухой мешочек с магическим кристаллом и Сорока Символами. Прошло изрядное время с тех пор, как он гадал над мертвыми землями Франса, и все, что выпало тогда, исполнилось: Слеза означала печаль по погибшему Вечному Городу, Рыба — встречу с дельфами, а Пес — жутких оборотней Моска. Что он узнает в этот раз? И сможет ли истолковать знаки грядущего?

Выйдя из краткого транса, священник раскрыл левую ладонь и разочарованно вздохнул. Только две фигурки! Поистине, его талант предсказателя не слишком велик — гораздо меньше, чем у Клоца, который в точности знает, где самые сочные листья и самая вкусная кора!

Потом он пригляделся к черным полированным символам и озабоченно нахмурил лоб. Округленные Губы и Книга! Эти фигурки выпадали очень редко и имели весьма четкие толкования. Губы символизировали нечто новое и при том удивительное, и этот неведомый фактор мог обернуться для гадающего и радостью, и горем; Книга же обозначала не какие-то записи вообще, а совершенно определенный манускрипт, Библию или Святую Книгу, и толковалась как надежда или Божья помощь.