Прощай, Хемингуэй! - Леонардо Падура

— Ну, и что теперь будет? — спросил Кролик, обладатель неумолимой логики, неизменно требовавший столь же логичных ответов на свои вопросы.

— Думаю, что ничего, — сказал Конде, воззвав к последним остаткам своего разума, уже изрядно затуманенного алкоголем.

— И это самое хорошее во всей истории, — заявил Тощий Карлос, проглотив последние капли из второй бутылки. — Это все равно как если бы ничего не произошло. Не было ни убитого, ни убийцы, ничего. Это мне нравится…

— Зато теперь я воспринимаю Хемингуэя немного по-другому… Как бы это объяснить? В общем, по-другому…

— Вот и хорошо, что по-другому, — успокоил его Тощий. — В конце концов, Хемингуэй был писателем, и это главное для тебя, ибо ты тоже писатель, а не полицейский, не сыщик и тем более не коммерсант. Ты писатель, верно?

— Нет, я в этом не уверен. Не забывай, что писатели бывают разные. — И он начал загибать пальцы на руке, стараясь ни одного не пропустить: — Хорошие и плохие писатели; писатели, обладающие достоинством и не имеющие его; писатели, которые пишут и которые говорят, что пишут; писатели — сукины дети и порядочные люди…

— А к какому типу ты относишь Хемингуэя? — спросил Тощий.

Конде откупорил третью бутылку и чуть-чуть отхлебнул из нее.

— Я думаю, в нем было всего понемногу.

— Больше всего меня возмущает, что он видел только то, что его интересовало. Именно так, — сказал Кролик и обернулся к поселку. — Он называл это рыбацкой деревушкой. Твою мать! Никто на Кубе не называет это деревушкой, ни рыбацкой, ни какой-либо еще, и поэтому Сантьяго у него — это кто угодно, но только не рыбак из Кохимара.

— Это тоже правда, — изрек Карлос. — Он ни хрена не понимал. Или не старался понять, не знаю. Скажи, Конде, он когда-нибудь влюблялся в кубинку?

— Чего не знаю, того не знаю.

— И еще пытался писать о Кубе? — Кролик не на шутку возбудился. — Старый ханжа!

— Литература — это большая ложь, — заключил Конде.

— Этого уже понесло! — заметил Карлос и положил руку на плечо своему другу.

— Так вот, чтобы вы знали, — продолжал Конде, — я собираюсь записаться в общество кубинских хемингуэеведов.

— Это еще что такое? — заинтересовался Кролик.

— Один из тысячи возможных и проверенных способов валять дурака, но мне нравится: ни начальников, ни уставов, ни проверяющих; ты приходишь и уходишь, когда твоей душе угодно, а если желаешь, можешь даже облить Хемингуэя помоями с ног до головы.

— Ну если так, мне это тоже подходит, — задумчиво произнес Кролик. — Наверное, и я запишусь. Да здравствуют кубинские хемингуэеведы!

— Послушай, Конде… — Тощий повернулся к другу. — Во всей этой суматохе ты забыл об одной вещи…

— О какой вещи, чудовище?

— О трусиках Авы Гарднер.

— Плохо же ты меня знаешь.

Конде с улыбкой сунул руку в задний карман брюк. И торжественным жестом дешевого фокусника извлек комочек черной материи, обшитой кружевами, той самой, что некогда прикрывала сокровеннейшие места у одной из самых красивых женщин в мире. Он расправил трусики, держа их обеими руками так, словно вешал их на веревку, чтобы другие могли оценить их размер, форму, полупрозрачную фактуру ткани и представить в своем воспаленном воображении живую плоть, когда-то занимавшую это пространство.

— Ты стащил их? — Восхищению Тощего не было границ, как и его разыгравшейся эротической фантазии. Он протянул руку и схватил трусики, чтобы самому ощутить тепло мягкой ткани.

— Конде, ты неисправим, — засмеялся Кролик.

— Хоть что-то я должен был поиметь с этой истории? Дай-ка сюда. — Тощий вернул ему трусики, и Конде, осторожно оттянув двумя пальцами резинку, надел их себе на голову на манер берета. — Это будет получше любого венка, когда-либо украшавшего голову писателя. Мой фригийский колпак.

— Когда тебе надоест, дашь и мне поносить, — потребовал Кролик, однако Конде, похоже, не собирался расставаться со своим трофеем.

— Передай мне бутылку, — попросил он и сделал очередной глоток.

— Ты уже и так хорош, — попробовал урезонить его Кролик.

Судя по перемещающемуся вдали свету фонаря, одна из рыбачьих лодок поплыла к берегу.

— Видимо, что-то поймали, — предположил Тощий.

— Наверняка, — подтвердил Конде. — Если только они не такие же неудачники, как мы…

Они молча наблюдали за маневрами суденышка, чей мотор натужно кашлял, грозя вот-вот захлебнуться собственной мокротой. Лодка медленно проплыла мимо них, направляясь к пристани в устье реки.

— Даже не помню, когда я последний раз был в Кохимаре, — проговорил Карлос.

— Он так и остался странным местом, — сказал Конде. — Кажется, время здесь совсем не движется.

— Самое хреновое, что оно движется, еще как движется, — возразил Кролик, лишний раз продемонстрировав свое неколебимое историко-диалектическое восприятие мира. — В последний раз, когда мы все вместе сюда приезжали, с нами был Андрес. Помните?

— Передай мне ром, — попросил Конде, — я выпью за нашего друга Андреса. — И сделал чудовищный глоток.

— Вот уже семь лет, как он уехал на Север. — Тощий взял бутылку из рук Конде. — Семь лет — это не шутки. Не знаю, почему он до сих пор не хочет приехать.

— А я знаю, — заявил Кролик. — Чтобы наладить свою жизнь там, на другом берегу, — он показал рукой на море, — ему нужно было полностью оторваться от той жизни, какой он жил здесь, на этом берегу.

— Ты думаешь? — засомневался Карлос. — Но как же он сможет жить без всего того, что было в его жизни здесь? Нет, Кролик… Ты знаешь, я недавно представил себе, как Андрес стоит на том берегу, вглядывается в море, как мы с вами, и думает о нас. Для этого и существует дружба — чтобы помнить друг о друге, разве не так?

— Это было бы красиво, — заметил Конде, — а самое главное, что, возможно, так оно и есть.

— Каждый день вспоминаю этого гада, — признался Карлос.

— А я только когда напьюсь, как сейчас, — сказал Кролик. — Так легче вспоминать. Во сне или когда выпьешь.

Конде нагнулся и поискал глазами пустую бутылку, одну из тех, что они уже прикончили.

— А, вон она где… Дай-ка мне эту пустую литровочку.

— Зачем она тебе? — Карлос побаивался необузданных алкогольных порывов своего друга.

Конде посмотрел на море.

— Я тоже думаю, что Андрес сейчас там, на том берегу, глядит в нашу сторону. И хочу послать ему письмо. Дай же мне эту проклятую бутылку.

Зажав бутылку между ног, а сигарету в зубах, он порылся в карманах в поисках какой-нибудь бумажки. Но нашел лишь пачку, в которой перекатывались две сигареты. Он убрал их в карман и, сдерживая дрожь в пальцах, аккуратно разодрал пачку и в результате получил прямоугольный листочек. Выбрав местечко посветлее, он облокотился на парапет и принялся писать на нем, не забывая читать друзьям вслух то, что писал: