Лис, который раскрашивал зори (сборник) - Нелл Уайт-Смит

Там, у окна, должно быть, демон улыбнулся:

− Нет, вы меня не подвели. Всё так, как и должно быть.

− Но ведь вы должны были убить Линн в тот момент, когда ради своей любви она была готова пожертвовать своей свободой! Вы хотели получить из её души алмаз! Так было написано в тех документах.

− Всё так. Так там было написано, но я убью вас, мастер Райяк. Уже точно. Теперь, когда вы заглянули в глаза смерти, вы не сможете этого избежать. И тянуть с этим я не советую. Чем дальше вы откладываете, тем больнее это будет. Не думайте о ребёнке, вы всё равно не выносите всех.

− Нет! У нас был договор! Вы подтвердили мне, что я буду жить!

− Так что же с того, что я был нечестен?

− С кем вы говорите, мастер? − спросил в полутьме юноша, потирая глаза.

− С демоном, демоном, − спешно ответил тойя, − вон там, у окна, разве ты не видишь?

− Вы разбудили меня своими громкими словами, обращёнными к кому-то, но вам никто не отвечал и здесь никого нет кроме нас двоих!..

− Тогда, я сошел с ума, мой мальчик, − тихо сказал мастер Райяк и, ласково, словно эти слова доставляли ему радость и приносили утешение, добавил, − сошел с ума…

Тойя до рассвета уже не спал, не спал он и следующий день. Боль, как будто бы унялась, уступив чему-то другому.

Приходили нотариус и следователь от Центра, их визиты были даже приятны. Мастер Райяк сообщил, что вопрос о предъявлении обвинений будет решен им в завещании, не ранее того, что значило − пока жив он, свободна и Линн. Вендом были немедленно присланы дополнительные средства на лечение и поддержку, которые мастер Райяк частично принял. В ответ он распорядился направить доставленный недавно чай. Чай. Чашки из ажурного костяного фарфора…

Ночью тойя притворялся спящим, ожидая, пока его сотрудник уснёт, но юноша, предчувствуя беду, держался. Всё случилось почти на рассвете, на полу в ванной. «Чем дальше, тем больнее», − он сказал. Он сказал, что не стоит тянуть и всё правда − Райяк слишком долго тянул с очевидным.

Под тонкой кожей вены были хорошо видны. В баре ножей не было − всю еду с домовой кухни доставляли уже окончательно сервированной, опасными бритвами тойя никогда не пользовался сам, оставалось битое стекло. Одна из бутылок из-под воды, было много осколков. Мастер Райяк резал кожу отдуваясь, стараясь не крикнуть, ликра уже лилась − вязкая, бурая, в ней было не разглядеть повреждены ли вены, а запястье, там, где у других располагался ликровый клапан, уже истерзано, но не ясно − достигнута ли цель… в конце он просто заплакал, запутавшись в действиях, не понимая держит ли ещё стекло, или оно уже выскользнуло, умирает ли он… успел ли. Было так страшно, так холодно и стыдно.

Кафель в ванной комнате неприятно холодный, зябкий. Отвратительный дряблый живот весь в шрамах от прошлых беременностей… Один раз плод замер в развитии. Воспаление. Сепсис. Много операций, но под конец всё нормализовалось. Остались только похожие на струпья шрамы и никаких шансов на их лечение, да и к чему же? Разве кто-то стал бы смотреть на него желая увидеть в его теле красоту? Райяка почти поразила эта мысль − раньше он никогда не думал, что подсознательно наделся на искренность каждый раз… ему стало себя так жалко… хотя, конечно же, он не искал любви, презирая её − любовь − это жалкая подачка для тех, чьё здоровье не позволяет им даже прогуляться по улице…

Он плакал постыдно и грешно понимая, что разбудит этим своего надсмотрщика. Он потерял в ране кусок стекла и теперь не мог найти. Но плакали вместе с ним в памяти те, кого он предал н, и за что, предал на смерть.

− Мастер, что вы делаете? − тойя вздрогнул. Случилось. И что же теперь? Он стал объяснять:

− Когда я был маленьким, я мечтал иметь кровь, как у всех остальных. И даже один раз порезал палец, чтобы её найти. Мне казалось, что если я найду, то смогу ходить по улице в любую погоду и есть всякие вкусные вещи: сладости, острые кусочки мяса… я думал, что её просто нужно найти, какая глупость… Нельзя в уродстве найти путь к хорошему. Что режь, что не режь…, − пока он говорил, личный сотрудник уже сбегал в комнату и вернулся с аптечкой.

− Господин, что же вы, как же вы, − хлопотал паренёк, кое-как заматывая ему запястье, быстро нашел в ране и вынул стекло. Это оказалось так просто. Мастер Райяк больше не пытался ничего сделать. Везде и во всех отношениях, он проиграл. Он лишь объяснился:

− Я хотел убить чудовище, мой мальчик. Знаешь такую сказку «Как убить свою тень?»

− Перестать существовать самому, − ровно ответил молодой механоид.

− Да… пока мы живём, мы отбрасываем тени. Все отбрасывают, но я… я превзошел многих.

− Что вы такое говорите? Вы спасаете мир от голода, создавая таких, как госпожа Линн, защищаете его, множа воинов небесных легионов!

− Когда я был ещё юношей, не старше тебя, я случайно увидел демона, Ювелира. Я видел, как он убил механоида. Хорошего механоида. И я захотел отомстить. Он… сказал мне, что таков порядок вещей, кто-то всегда умирает, но пообещал, что если я буду помогать ему, помогать… получать камни, из находящихся в пограничном состоянии душ, то он сохранит в мире баланс − за каждого убитого он, по моему слову, спасёт одного механоида, который иначе бы погиб. Жизнь за жизнь. И я продал ему душу. Я хотел сохранять жизни…

− Это ужасно звучит, но это не плохой поступок. Ведь вы старались хотя бы компенсировать все эти ужасные смерти…

− Когда я соглашался, то рассуждал также, но… с тех пор я сообщал ему только одно имя. Каждый раз одно имя − своё собственное. Я слишком боялся, что в этот раз он вырвет сердце из моей груди. Моя прошлая супруга осталась бы жива, если бы я не сказал ей, что видел, что один из детей остался в доме. Она вернулась, а я одумался бросился за ней, но было поздно… отравлено зелье надежды, мой мальчик, и остаётся только убить свою тень. Я мог спасти свою прошлую жену, если бы я тогда назвал её имя, если бы признал то, что я признаю теперь − я слишком устал бояться, и хочу умереть, спасая кого-то другого. Все эти годы я думал только о своей смерти, я так привык к ней, что уже желаю её, но не от его руки. Я больше не хочу, влезать в чужие души и судьбы, топтаться по чужой любви в грязной обуви, видеть эту духовную наготу и извращать её, извращать её… Однажды, он рассказывал мне историю. Он пришел за душой больничного клоуна. Тот выходил из детского хосписа. Он подарил радость безнадёжно больным детям и глаза, которые смотрели на этого механоида с непропорционально старым от грима лицом, светились последним в их жизни, но искренним, незамутнённым счастьем. Ювелир подошел к нему, и спросил «кто ты?». Обычно клоуны говорят «я − смех», «я − зеркало», «я − печаль», но не он. Тот механоид ответил демону «я − жизнь», и демон забрал его душу, но тих был в тот вечер Храм, принимающий жертвой печали. Потому что мир − изменился. Когда он рассказывал мне это, рассказывал о величайшем триумфе совести, о котором кроме меня, возможно никому уже не дано узнать, я не слушал его потому, что я слишком хотел знать − что же будет со мной? Буду ли я жить? Уже поздно, мальчик мой. Теперь пришло моё время. Пускай в мире будет чуть меньше мерзости. Пусть мы испытаем голод ради того, чтобы стать лучше, чтобы признать свои убеждения, и идти ради них до конца. Для этого я должен уйти.