Крестоносец. За Гроб Господень - Пол Догерти

Элеонора догадалась, что предстоящая осада станет переломным моментом. Она чувствовала подавленность и все чаще исповедовалась Норберту и Альберику. Эти Божьи люди были твердо уверены в том, что «Армия Господа» в конечном счете одержит победу. И оба поощряли Пьера Бартелеми, становившегося с каждым днем все беспокойнее, чтобы он как можно чаще рассказывал людям о своих ночных видениях.

Закончив приготовления, «Армия Господа» двинулась на Антиохию. Был осуществлен молниеносный свирепый бросок к так называемому Железному мосту в северо-восточной части города: заняв его, можно было контролировать дорогу на Дамаск и Алеппо. Завязалась жестокая битва, и франкам пришлось сооружать «черепаху», чтобы захватить крепость, защищавшую мост. Наконец крепость пала, и «Армия Господа» смогла выйти к подножию холмов, с которых открывалась дорога на долину Антиохии. Крестоносцы расположились перед городом в последнюю неделю октября, как раз перед Днем всех святых. Был разбит лагерь, и Элеонора выезжала с командирами «Бедных братьев» на обозрение городских укреплений. Оборонительные сооружения выглядели устрашающе: это была длинная вереница башен и башенок, за которыми виднелась зеленая стена садов. Описания, которые ранее давали им Гуго и Теодор, оказались безукоризненно точными. На солнце сверкали воды Оронта; на противоположном его берегу за полосой болотистой земли высилась городская стена с массивными башнями по обе стороны ворот. Над этими фронтальными оборонительными сооружениями возвышался крутой холм, называвшийся, как сказали Элеоноре, Сильпий. На его вершине находилась неприступная крепость, занимавшая господствующее положение над всей окружающей местностью.

«Армия Господа» немедленно приступила к осаде нескольких ворот. Боэмунд при поддержке Роберта Фландрского встал лагерем перед воротами Святого Павла на дальнем восточном конце города. Раймунд Тулузский разбил свой лагерь перед Собачьими воротами, а Готфрид Бульонский — перед Воротами герцога. Мостовые ворота и ворота Святого Георгия, не говоря уже о Железных воротах и сильно укрепленных потайных воротах с тыльной стороны города, были оставлены без присмотра: у франков просто не хватало людей для их осады. «Армия Господа» стояла, свирепо уставившись на возникшие перед ними препятствия, а турки на городских стенах отвечали такими же свирепыми взглядами. Вспыхнули неистовые споры. Что делать? Был созван большой военный совет. Возвели огромный павильон, захваченный у турок, а пол его устлали трофейными молельными ковриками. Главенствующее место за столом занимал Готфрид Бульонский, а рядом сидел Адемар из Ле-Пюи в полном епископском облачении. Для остальных были расставлены специальные скамейки. На них расположились Гуго Парижский, рыжеволосый гигант Боэмунд, Роберт Фландрский, который постоянно поглаживал щеку, Роберт Короткие Штаны, герцог Нормандский с красным лицом. Одна его рука покоилась на пряжке ремня, а в другой он держал кубок с вином. Рядом с этой группой сидел советник Татикий, поблескивая своим искусственным металлическим носом. Прения открыл граф Раймунд, осунувшееся и потное лицо которого свидетельствовало о недавно перенесенной тяжелой инфекционной болезни. За его спиной на видных местах сидели Гуго и Элеонора. Они внимательно наблюдали за происходящим. Но в итоге ничего существенного так и не произошло. Граф Раймунд предлагал нанести по городу быстрый и мощный удар, но остальные заявили, что предпочитают подождать. Военный совет так и закончился ничем, и все постепенно разошлись с намерением преследовать свои собственные интересы.

Это был странный период, записала Элеонора в своих хрониках. Он напоминал праздники перед святками. Поскольку турки были блокированы в Антиохии, то руки у воинов «Армии Господа» оказались развязанными, и она занялась насильственными реквизициями провизии и откровенными грабежами, прочесывая окрестности в поисках пищи, вина, женщин и живности. Целых две недели крестоносцы с жадностью пожирали плоды этой благодатной земли. Весь лагерь только и делал, что предавался чревоугодию и пьянству. Воины Христовы почти забыли об Антиохии и опомнились только тогда, когда турки нанесли им удар, сделав несколько молниеносных свирепых вылазок. Пройдя через Железные ворота, они захватили высоты над лагерем Боэмунда возле ворот Святого Павла и стали осыпать крестоносцев градом стрел и метательных снарядов. Чтобы перехватить инициативу, Боэмунд ответил тем, что соорудил башню под названием «Зловещий взгляд» для защиты своих позиций, а Готфрид Бульонский смастерил мост из челнов через Оронт и вышел к Воротам герцога. Тем временем Танкред занял высоты над воротами Святого Георгия и стал выжидать.

Теперь осада началась по-настоящему. Пиршества закончились. «Армия Господа» успела опустошить близлежащие поля, пастбища и сады, и теперь, с приближением зимы, когда начались холодные проливные дожди, никаких продуктов в окрестностях Антиохии уже не осталось. Турки посылали армян в лагерь крестоносцев, чтобы они там шпионили, а тем временем их жен и детей держали в заложниках. Если кого-то из этих шпионов ловили, то Боэмунд приказывал приводить их к стенам города и показательно обезглавливать, чтобы другим неповадно было. Турки ответили не менее жестоко. Патриарха армянской церкви, который укрылся в городе, они свесили вниз головой со стены и стали бить по ступням ног железными палками. Кроме того, на вал выводили также захваченных франков и казнили, рубя им головы, а потом эти же головы забрасывали катапультами в лагерь. Элеонора была среди тех, кого послали собирать эти останки, чтобы потом предать достойному погребению, и ей часто вспоминался клич «Такова воля Божья!». Неужели Бог действительно хотел этого? Одно такое погребение особенно врезалось ей в память. Хоронили голову Адельбаро, архидьякона из Меца. Он отправился в лес возле Мостовых ворот с молодой женщиной из лагеря. Они решили устроить себе праздник, прихватив вино, хлеб и фрукты. Вдруг из города выскочили турки, ворвались в сад и выгнали оттуда всех, кто там спрятался, включая и Адельбаро с его молодой спутницей. Их обоих схватили и увели в город. Перед тем как спустилась ночь, Адельбаро вытащили на крепостной вал и обезглавили, а молодую женщину публично раздели и подвергли неоднократному изнасилованию. Ее крики долго слышались во мраке ночи. А на рассвете ее зарезали, а потом отрубили ей голову. Как раз в тот момент, когда отец Альберик заканчивал мессу, в лагерь со свистом упали головы этой зверски умерщвленной пары. Прокатившись по земле, они замерли, сея страх своими открытыми в безмолвном крике ртами и выпученными глазами. Теодор, Элеонора и Симеон положили их в льняные мешки и похоронили вместе в неглубокой яме за грудой камней, а отец Альберик окропил могилу святой водой. После этого Элеонора сидела в своем шатре и тихо плакала, а писец Симеон, тревожась за свою госпожу, занимался то одним, то другим. Снаружи снова послышался свист и удары о землю — это катапульты доставили в лагерь новую порцию жуткого груза. Лагерь взорвался криками и стонами. Какой-то монах начал нараспев декламировать «Иисус на кресте мир завоевал».

Слушая эти слова, Элеонора рассмеялась. «Какое завоевание? — подумала она. — Какой мир?» Она улеглась на узкую кровать и, скрестив руки на груди, уставилась на луч света, пробивавшийся сквозь полог шатра. Ей вспомнились пророчества Пьера Бартелеми об Апокалипсисе. Неужели все они были частью этого Апокалипсиса? Неужели она на самом деле умерла и находится теперь в аду? Какое отношение имела вся эта жестокость к распятому на кресте Христу? Она, Гуго, Готфрид и другие были похожи на несмышленых младенцев: они отказывались видеть кровавую цену предпринятой ими авантюры. Как будто в насмешку снова раздался свист катапульт, а затем крики осаждающих, на которые откликнулись лучники, находившиеся ближе к стенам; вдруг над всем этим шумом возвысился голос какого-то турка, который нараспев читал молитву. Элеонора поняла, что происходит. В отместку за зверское убийство архидьякона и его спутницы на берег реки выгнали на казнь новую группу пленных. Элеонора начала дрожать, а потом разразилась рыданиями. Вошла Имогена и присела возле ее кровати. Элеонора молча уставилась на нее. Я не заболела, нет, уверяла она себя; наоборот, ей казалось, что именно сейчас она обрела способность все понимать чрезвычайно четко. Она не сводила глаз с еврейки, которая твердо вознамерилась похоронить пепел своих родителей в пределах Святого Града. Элеонора хорошо ее понимала. Однако изменилась даже Имогена. Не Иерусалим сейчас ее интересовал, а Бельтран. Он стал всем в жизни Имогены, ее основной, а не второстепенной причиной идти в Иерусалим. За последние несколько месяцев Имогена отдалилась от нее. Иногда Элеонора замечала, как ее спутница подолгу с интересом за ней наблюдает. О Бельтране она почти ничего не рассказывала, зато довольно часто пыталась вовлечь Элеонору в разговоры о том, что будет после того, как крестоносцы захватят Иерусалим. Но Элеонора игнорировала ее расспросы, предпочитая думать о сегодняшнем дне, а не о том, что будет завтра.