Королевство вандалов. Взлет и падение - Ганс-Иоахим Диснер

Сельскохозяйственное производство, как и прежде, основывалось на возделывании зерновых и олив; в северных областях определенную роль играли также виноградники и плодовые плантации (фиги, миндаль). Животноводство (в особенности разведение крупного скота и овец), должно быть, получило значительный импульс со стороны вандалов (лошади!) и берберов Сахары (дромадеры!) [193]. В принципе, сохранялись культуры, уже распространенные в данной области, так как преобразования – прежде всего при переходе к древесным культурам – стоили многолетней работы без надежды на скорый урожай. Поэтому сколько-нибудь значительная перемена в сельскохозяйственных культурах могла быть проведена только с большими денежными затратами и в основном ограничивалась королевскими владениями. Король также располагал наибольшим количеством рабочей силы, так как он в любой момент мог приставить к работам осужденных (часто упорствующих ортодоксов). «Raritas colonorum», как обозначается в позднеримских законах нехватка рабочей силы в сельском хозяйстве, конечно, совершенно не отмечается в вандальском государстве. Для многих периодов, как для голода 484 г., указывается даже переизбыток желающих работать. Благодаря этому и средние землевладельцы были в состоянии время от времени проводить дорогостоящие мелиорационные работы за более ли менее сносные расходы или поддерживать в порядке оросительные системы. Как свидетельствуют много раз упомянутые Таблицы Альбертина, сельскохозяйственное производство в целом не прекращалось и в менее плодородных, находившихся под угрозой нападения мавров пограничных областях, в случае если производитель был готов довольствоваться незначительным урожаем.

С этой точки зрения можно взглянуть на чрезвычайно варьирующий, как и в позднеримский период, «жизненный уровень». Король и аристократия, как и определенные лица из провинциального населения (высшая служилая знать), жили в богатстве. Вандалы в своей массе могут считаться состоятельным сословием, в то время как уровень благосостояния основной части римских провинциальных жителей, очевидно, был чрезвычайно неодинаков. В городе и деревне имелось много бедных, которые были рады, если их принимали в монастырь. Как упомянуто, тенденция к обнищанию была особенно велика прежде всего среди ортодоксального населения, которое часто каралось штрафами и не допускалось к занятию доходных должностей.

В то время как экономическое положение вандальской Африки в целом было благоприятнее, чем в позднеримский период, благосостоянием или богатством наслаждались опять-таки относительно узкие слои населения. Вандалы обеспечивали себя и своих непосредственных сотрудников прибылью, которую приносила собственная – более не сдерживаемая налоговыми поставками в Италию – экономика или которая достигалась паразитированием – грабежом чужих берегов.

Об отношении арианской церкви к ортодоксальной можно во многом сказать все то же самое, что и об отношениях вандалов и жителей провинции. И все же заметно существенное отличие: между обоими институтами и конфессиями, все резче отличающимися друг от друга в догматическом отношении, не было никакого подобия мирного сосуществования. Поэтому борьба – открыто и подспудно – должна была продолжаться до тех пор, пока одна из этих церквей не будет окончательно повержена и тем самым не очистит место для другой. Мероприятия Хильдериха предопределили победу ортодоксальной церкви, которая завершилась походом Велизария и византийскими преобразованиями. Противоречия между обеими церквями обострялись благодаря личным раздорам между епископами, клириками и мирянами; вражду разжигали прежде всего вновь обращенные, множество которых было в обеих церквях, так как при победе другой стороны им следовало опасаться худшего лично для себя. Естественно, германцы в ортодоксальной церкви обладали точно такими же правами, как и римляне в арианской; это относится и к сфере замещения должностей. Мы уже видели, что арианская церковь находилась под определенным влиянием обращенных и поэтому в ходе общего процесса романизации заимствовала у ортодоксальной церкви многие ее институты. В этом отношении возникло внешнее сходство, к которому ариане приходили из соображений целесообразности и от которого они, тем не менее, резко отказывались или которое они по меньшей мере оспаривали. Вместе с латинским языком были позаимствованы многие ритуалы; и все же по большей части богослужение проводилось на вандальском языке [194]. Арианская иерархия была очень сходна с ортодоксальной: иерархическая лестница ведет через диакона, пресвитера и епископа до патриарха; однако наличие у ариан монашества не засвидетельствовано. Хотя Л. Шмидт (184) рассматривает арианские частные церкви и придворных капелланов как черты особой, собственно германской церкви, следует обратить внимание на то, что донатистская церковь, а в отдельных моментах даже ортодоксальная церковь времен Августина также демонстрировали сходные явления.

«Церковную борьбу» мы уже рассматривали в связи с периодами правления отдельных королей. За ее усилением при Гунерихе последовало затишье при Гунтамунде и возобновление при Трасамунде. Трасамунд, получивший некоторое богословское образование, в течение десятилетий весьма дипломатическими методами стремился к победе арианства, которое было обязано ему своим последним периодом расцвета в Северной Африке. Конечно, свой наивысший подъем арианская церковь пережила уже при Гунерихе, который предоставил ей возможность вести миссионерскую деятельность даже в Триполитании и южной Бизацене, а также в Цезарейской Мавритании (Типасе) [195]; таким образом, в 484 г. арианство находилось на гребне своего успеха, который закончился со смертью Гунериха. Здесь, естественно, возникает вопрос о внутренней и внешней силе арианской ереси, которая была провозглашена вандалами государственной церковью. Вандалы опирались на богатую арианскую традицию IV века (Арий, Вульфила, Синод в Арминии 359 г.) и пытались также развивать свою догматику в борьбе с ортодоксальными теологами. И все же главную силу арианской церкви вандальского королевства следует усматривать в ее фанатизме, который чувствовал за собой поддержку государственной полицейской власти, и в ее организации. Во всяком случае, достаточным объяснением временных успехов может служить тесное сотрудничество с королем, выступающим в качестве верховного епископа. Именно поэтому, когда Гунтамунд проявил терпимость к ортодоксам, а Трасамунд боролся с ними почти исключительно дипломатическими и духовными методами, сразу стали заметны неудачи. Арианская церковь даже не смогла воспользоваться многолетним отсутствием сосланных на Сардинию ортодоксальных епископов, а появление Фульгенция в Карфагене (около 515-517 гг.) нанесло ей следующий удар. По сравнению с Фульгенцием, который успешно боролся также с пелагианством и восточными ересями, придворные духовники Трасамунда выглядели бесцветными и неквалифицированными. Фульгенцию и его сторонникам, кроме того, удалось творчески развить и убедительно изложить учение Августина, так что все выдвигаемые арианами спорные вопросы относительно христологии или учения о Троице казались разрешенными; казуистический образ действий Руспийского епископа оказал воздействие даже на схоластику. Не менее важным, чем и богословское превосходство, было, разумеется, моральное единство большинства ортодоксов, которые терпеливо, не колеблясь, сносили все гонения. После изгнания епископов при Трасамунде монастыри стали главными средоточиями ортодоксальной духовности и миссии; они быстро росли и концентрировались в основном на восточном побережье Бизацены. Внешнее укрепление ортодоксальной церкви после 523 г. следует рассматривать главным образом как следствие ее внутренней устойчивости. Хильдерих не смог бы предпринять или допустить столь широкого восстановления гонимой до тех пор церкви, если бы она пребывала в совершенном упадке. К тому же он был вынужден, лишившись поддержки арианской церкви, искать какую-то новую опору. В конечном счете, правда, ортодоксальная церковь не сумела сколь-нибудь серьезно поддержать легитимное правление Хильдериха против узурпации Гелимера. Причины этого неясны; и все же характерно, что Юстиниан вступился как за Хильдериха, так и за ортодоксальную церковь, которые в целом находились по одну сторону фронта, противостоя арианству и «новой политике» Гелимера.