Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт

Нельсон, потерявший множество матросов и семерых офицеров, расценил происшедшее как катастрофу.

Накануне, перед ужином, следуя совету врачей, он переоделся во все свежее — при ранении грязная и ношеная одежда больше способствует распространению инфекции. Вместо обычных белых чулок он надел голубые, в белую полоску, а на пояс нацепил саблю, подаренную капитаном Саклингом, в свою очередь, унаследовавшим ее от своего двоюродного деда и крестного капитана Гэлфридуса Уолпола. Перед тем как сесть в шлюпку, Нельсон послал за своим пасынком Джошиа Нисбетом, дослужившимся к тому времени до лейтенанта и назначенным нынче в ночную вахту. Нисбет появился в каюте капитана одетым для участия в десанте. Отчиму это не понравилось. «А ну как нас обоих убьют, что будет с твоей бедной матерью? К тому же на тебе теперь «Тезей». Останешься здесь и за всем присмотришь».

— Корабль в присмотре не нуждается, сэр, — возразил Нисбет. — А я сегодня, как никогда, должен быть с вами.

Нельсон уступил и, отослав молодого человека, принялся за письмо командующему, где писал — штурм Санта-Круса начнется с минуты на минуту, и завтра он вернется на корабль либо со щитом, либо на щите. «Мне остается лишь замолвить слово перед Вами и страной за Джошиа Нисбета, — продолжал Нельсон. — Уверен, если я паду на службе королю и родине, герцог Кларенс, стоит назвать ему имя моего пасынка, примет живое участие в его судьбе». Нельсон также составил завещание, по которому оставлял 500 фунтов Джошиа, 200 — своему брату Морису, а остальное — жене или Джошиа, если она умрет раньше сына.

Уже не в первый раз его посещало предчувствие смерти. Хотя он и раньше неоднократно повторял, что «для англичан нет ничего невыполнимого» и что он, Нельсон, «уверен в мужестве своих людей», но впоследствии он уподоблял всю операцию «тщетной надежде», питать которую его заставляли лишь «собственная гордость» и «честь страны». Вообще же «из этого похода (он) вернуться не рассчитывал». Так оно едва и не получилось.

Как только он выпрыгнул из рыскающего шлюпа на мол, так сразу споткнулся и рухнул на спину. Картечью ему раздробило локоть, из правой руки хлынула кровь, сабля выпала. Перехватив ее здоровой рукой, Нельсон едва слышно вымолвил: «Меня убило!» Нисбет, мгновенно подскочив к отчиму, прикрыл шляпой рану, сорвал с себя шарф и приспособил его в качестве жгута. Между тем стоявший поблизости матрос снял рубашку и разорвал ее на полосы — получилось нечто вроде бинтов. Матросы изо всех сил заработали веслами, выводя шлюп из-под огня береговых орудий. Нельсон попросил его немного приподнять: «Хочу осмотреться». При вспышках выстрелов, заливавших ярким светом волнующееся море, он увидел, как одна шлюпка получила пробоину ниже ватерлинии и весь ее экипаж выбросило в воду. Он велел рулевому вернуться и подобрать всех, кого можно.

Целых полчаса прошло, пока шлюп не поравнялся с ближайшим судном. Но им оказался «Морской конек», и на него Нельсон переходить ни в какую не соглашался: не хотелось пугать Бетси Фримантл. «Ваша жизнь в опасности, — настаивали сопровождающие. — Необходимо немедленно показаться врачу». Но Нельсон остался непреклонен. «Значит, я умру, — заявил он. — Лучше умереть, чем показаться миссис Фримантл в таком виде, тем более мне совершенно нечего сказать ей о муже».

Такое же упрямство проявил он, когда адмиральский шлюп добрался наконец до «Тезея». Он никому не позволил помочь ему подняться на борт: «Оставьте меня в покое! У меня целы обе ноги и одна рука», — и самостоятельно пошел по трапу. Лишь лейтенант Нисбет на всякий случай держался рядом. Мичман Хост, не принимавший участия в штурме и бывший свидетелем возвращения Нельсона на корабль, вспоминает: «Правая рука у него беспомощно болталась, левой он держался за поручни и, поднявшись на палубу, с твердостью, поразившей всех, попросил хирурга срочно готовить инструменты. Он понимал — с рукой придется расстаться, и чем быстрее пройдет операция, тем лучше». А в письме, полученном женой Нельсона, говорилось так: «При появлении адмирала на квартердеке офицеры, как обычно, приветствовали его, сняв шляпы. Действуя левой рукой, он ответил им тем же, словно ничего не случилось».

Хирург был готов сделать свое дело. Посредине каюты белел стол, при колеблющемся свете фонарей тускло мерцали ножи и пилы. Нельсону, можно сказать, еще повезло — им занялся не врач с «Морского конька», мистер Флеминг, «нескладный малый», благодаря которому капитан Фримантл поправлялся так медленно. Судового врача «Тезея» звали Томас Эшелби. Он действовал быстро и уверенно, пациент же перенес операцию без единого стона. «1797 год. 25 июля, — гласит запись в медицинском журнале. — Адмирал Нельсон. Раздробление локтевого сустава и множественные разрывы ткани на правой руке в результате попадания из мушкета; разрыв артерии; срочная ампутация. После нее больному дан опиум».

Лучше бы опиум дали не после, а до операции, такой сильной была боль — не столько даже когда хирург пилил кость, сколько когда холодным лезвием отделял болтавшиеся куски кожи. Впоследствии Нельсон издал приказ по флоту, согласно которому врачи перед операциями обязывались прогревать ножи. Так или иначе, руку ампутировали, и Нельсона спросили, что с ней делать: забальзамировать и отправить в Англию для захоронения? «Бросьте ее на койку храбреца, убитого рядом со мной, когда его будут хоронить», — распорядился он.

Опиум явно подействовал не сразу, и еще в течение получаса Нельсон отдавал приказания своему флаг-капитану — опять-таки словно ничего не произошло. Затем он начал диктовать письма. Начальнику испанского гарнизона, любезно согласившемуся отпустить английские суда с Тенерифе, он вместе с искренней признательностью послал ящик английского пива и несколько головок сыра. Предложил он и передать донесение испанцев в Кадис, сделавшись таким образом «вестником собственного поражения». Наконец, Нельсон с благодарностью принял от вчерашнего противника два ящика местного вина. Своему командующему, лорду Сен-Винсену, он писал: «Вынужденный с тяжелым сердцем сообщить о потерпевшем неудачу штурме, считаю тем не менее своим долгом обратить Ваше внимание на несравненное мужество и бесстрашие, проявленное капитанами, офицерами и матросами, которыми Вы мне оказали честь командовать».

Официальное донесение сопровождалось личным письмом, из которого видно, как трагически переживал Нельсон случившееся.

«Я стал обузой друзьям и ненужным родине, — коряво выводил он слова непослушной левой рукой (впрочем, в непродолжительном времени почерк его, несколько напоминая аккуратный, с легким наклоном, почерк в ранней юности, станет куда более разборчивым, нежели расползающиеся в разные стороны буквы, характерные для недавних лет). — Оставляя службу под Вашей командой, я становлюсь мертвецом в глазах всего мира: я ухожу с глаз долой… Надеюсь, Вы выделите мне фрегат, который доставит то, что от меня осталось, в Англию… Однорукий адмирал никому не нужен, и чем скорее я окажусь в каком-нибудь скромном домике и уступлю свое место более достойному слуге родины, тем лучше… Надеюсь, Вы извините мои каракули, ведь писать левой мне впервой».

Смерть десятков товарищей тяжелым грузом лежала на сердце Нельсона. В их память на кораблях приспустили флаги и вымпелы; сообщалось о кончине раненых вдобавок к 153 убитым, утонувшим и пропавшим без вести. Обманутый сообщениями о деморализованном и якобы плохо обученном испанском гарнизоне, слишком охотно поверивший в очередную удачу, Нельсон действовал чересчур безрассудно. Впрочем, впоследствии, он говорил знакомому: окажись он «самолично в первых рядах атакующих, им бы, есть все основания полагать, сопутствовал, как и прежде, успех». Ну а пока приходилось мириться с поражением. Осознание катастрофы, а вдобавок сильная боль от раны заставляли его то и дело срываться. Врачей, наблюдавших процесс заживления культи, адмирал допускал к себе в каюту с большой неохотой и стремился поскорее избавиться от них. К тому же его сильно раздражала услужливость стюарда, Тома Аллена, придумавшего хитроумное сооружение, нечто вроде звонка, с помощью которого Нельсон в случае необходимости мог вызвать его или врача и среди ночи. Сильно ободрило подавленного адмирала письмо от лорда Сен-Винсена, где он призывал Нельсона не принимать поражение у Санта-Круса слишком близко к сердцу: «Смертным не всегда сопутствует успех, хотя Вы и Ваши товарищи, несомненно, заслужили его, продемонстрировав высокий героизм и упорство». Домой Нельсон уходил на «Морском коньке», с Томасом и Бетси Фримантл, имея все основания надеяться вполне оправиться к концу путешествия. В том же письме Сен-Винсен заверял Нельсона — как только тот станет на ноги, он вновь замолвит за него слово. Собственно, он уже написал первому лорду адмиралтейства, что «у него есть все основания надеяться» на то, что адмирал Нельсон «вернется на службу королю и отечеству».