Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном - Диана Сеттерфилд

Уильям бросил землю на гроб и быстро зашагал прочь.

Вот такие дела. Он схоронил свою жену. Он схоронил троих детей из четверых. И сейчас ему предстояло вернуться домой, чтобы по возможности облегчить уход из жизни своего четвертого, и последнего ребенка.

– Она уже никого не узнает, – сообщила миссис Лейн на пороге комнаты.

Ничто уже не могло удивить его у смертного ложа. Все было точно так же, как в предыдущих случаях. Он говорил со своей дочкой и видел, что она его не понимает. Миссис Лейн периодически прикладывала ко лбу Доры влажный платок, обходясь без обычных ласковых слов, которые девочка все равно бы не услышала. Минута тянулась за минутой, и он отмерял долгую безнадежную пустоту каждой из уходящих секунд. Миссис Лейн читала молитвы. Он вместе с ней бормотал «аминь».

Бремя надежд теперь уже не добавлялось к их горю. В душе Уильяма по инерции сохранялся протест против творящейся несправедливости, но протест этот слабел и угасал. То, что еще осталось от прежнего отца, не желало мириться с потерей своего ребенка, но он сознавал, что гнев его подобен гневу мухи, бьющейся в окно пустого здания. Смерть крепко взяла его в оборот; ныне он весь был в ее власти, под ее неумолимым игом.

Беллмен уже привык к тому, что с определенного момента его близкие становятся совершенно неузнаваемыми. То же случилось и с Дорой. Остриженная голова, заострившиеся черты лица, туго обтянутые бледной кожей, запавшие глаза, – этот ребенок в постели казался не имеющим никакого отношения к его кудрявой розовощекой дочурке, какой он видел ее пару недель назад. Глаза ее закатились под верхние веки, дыхание было хриплым и неровным. Она уже более чем наполовину принадлежала к иному миру.

К этому Беллмен был готов. Он знал все симптомы всех стадий болезни, знал их последовательность и сроки. Сколько уже раз он вот так же – минута за минутой, час за часом – стоял у изголовья своих родных. Он изучил этот процесс так досконально, что мог предсказать, каким будет следующий вздох – когда еле слышный, а когда чересчур громкий. Он с точностью до момента предвидел начало очередного приступа судорог. Смерть так основательно его натренировала, что он мог бы замещать ее саму в качестве надзирателя при умирающих. В этом он походил на дирижера, знающего каждую ноту, каждый такт, каждую смену тональностей исполняемого произведения.

И сейчас, осмотрев дочь, Уильям понял, что конец еще не близок – он должен наступить часов через десять, а то и двенадцать.

– Почему бы вам не поспать хоть немного? – предложила миссис Лейн. – Вы сами с виду еле живы.

Он прошел в свою спальню. На краю постели лежал домашний халат Розы – там она оставила его, сняв в последний раз. Плотная материя до сих пор частично сохраняла очертания ее фигуры. Когда он дотронулся до халата, материя осела – будто испустила последний вздох вслед за своей хозяйкой. Он отвернулся. Спать здесь он не мог. Он вообще не мог спать.

И он отправился в «Красный лев».

Полли поздоровалась – без каких-либо намеков на прошлые дни или на нынешние времена – и поставила перед ним кувшин сидра. Он сидел молча и осушал стакан за стаканом. Пил с тупой методичностью, не рассчитывая забыться. Алкоголь несколько смазывал остроту его горя, но рассеять мрак безысходности он был не в силах.

На определенной стадии опьянения Уильям начал понимать многие вещи, прежде не доходившие до его сознания. Этот мир, вселенная, да и бог, если таковой существовал, ополчились на человечество. С новой точки обзора он видел, что его давняя удачливость являлась не более чем издевательской шуткой: человеку позволили верить в свою счастливую звезду только затем, чтобы ему было больнее падать с высоты. Он осознал собственную ничтожность и тщетность всех попыток самому определять свою судьбу. Он, Уильям Беллмен, хозяин фабрики, был ничем. Все эти годы он верил в свои силы и дарования, не догадываясь о постоянном присутствии где-то поблизости самого могущественного из всех соперников, способного в любой миг раздавить его, как жалкую букашку. Его счастье и его успех, которые он полагал возведенными на прочном фундаменте собственных трудов, знаний и талантов, на деле оказались столь же эфемерными, как белая головка одуванчика, – стоило неведомому сопернику дунуть, и все это разлетелось, исчезло без следа. Как же так вышло, что он доселе даже не подозревал об этом – он, полагавший себя всезнайкой? Что держало его в неведении все эти годы?

Он продолжал пить. При этом мысли его оставались на удивление ясными, вот только голова клонилась все ниже, пока не достигла поверхности стола, и еще чуть погодя он захрапел.

Его растолкала Полли. Она помогла ему подняться и довела до двери.

– Ступай домой, Уильям Беллмен. Сейчас это не лучшее место, но это единственное место, где тебе следует быть. Ступай.

Снаружи было темно. Насчет холода он судить не мог, искусственно подогреваемый изнутри алкоголем. Спотыкаясь и кое-как переставляя ноги, он брел неведомо куда, но не останавливался ни на секунду из страха, что агония мыслей захлестнет его с новой силой. Всю свою сознательную жизнь он к чему-нибудь стремился. Каждая прожитая им минута была шагом к достижению какой-либо цели. И он хотел понять, в чем состоит его нынешняя цель. Возвращаться домой смысла не было. Все, что мог, он уже сделал, и сейчас его присутствие ничего бы не изменило. На фабрике тоже появляться не стоило. Его трагическая фигура производила гнетущее впечатление на рабочих. Они всячески сторонились Беллмена, напуганные тем, что произошло с его семьей. Куда же ему податься?

В мозгу Беллмена существовал некий отдел, автоматически начинавший действовать, когда требовалось решить проблему. Он не знал, было это следствием приобретенной привычки или врожденным качеством, но функционировало оно безупречно, включаясь в тот самый момент, когда возникала потребность, и зачастую выдавая готовое решение даже раньше, чем Уильям успевал осознать само наличие проблемы. Это походило на часы, мерно тикающие где-то в глубине сознания, тогда как прочие отделы мозга занимались мелкими насущными вопросами и повседневной рутиной. И сейчас этот механизм работал на полную мощность, просчитывая варианты борьбы с могущественным соперником.

Первый вариант: делиться. Согласовать условия: столько-то тебе, столько-то мне, и каждый получит то, что ему нужно… Однако он уже это пробовал, и ничего не вышло. Второй вариант: продавать. Но ведь это была Дора, его дочь. Так что если даже соперник будет готов к покупке – а до сих пор он только уничтожал или крал, – Беллмен не будет готов к продаже. Это исключалось. Третий вариант: прятаться. Держись тише воды, ниже травы и надейся, что соперник посчитает тебя слишком незначительным и перестанет замечать. Увы, слишком поздно. Он уже попал в поле зрения соперника и под его прицел. Что оставалось? Четвертый вариант: сотрудничать. Но о каком сотрудничестве может идти речь в этом случае? Нет, это невозможно. Возвращаемся к первому варианту: делиться. Однако он уже это пробовал…

Механизм работал без устали, выдвигая все более отчаянные и нелепые идеи. Он устроит этому сопернику саботаж! Он разрушит его бизнес! Он наймет банду головорезов, которые будут поджигать его склады и цеха! Он переманит к себе его лучших работников, он распустит порочащие слухи о его товарах! Полный абсурд, если учесть, что он столкнулся не с каким-то обычным деловым конкурентом. И чем безумнее становились идеи, тем сильнее он удивлялся самому себе. Он и не подозревал, что способен на такие коварные и жестокие действия. Он оказался не тем человеком, каким считал себя ранее. Уильям не мог сделать усилие, чтобы остановить неугомонный механизм в своем мозгу, – да и не знал, как он отключается. До сих пор такой потребности у него не возникало.