Внучка берендеева. Третий лишний - Карина Демина

— Амулет огненный… первого уровня. Полной зарядки… и еще информация.

— О ком?

— Обо мне… братьях… о боярыне Гордане…

— Это которая с любови большой померла?

Девка фыркнула.

— А ты морду не криви… ишь, разбаловалась, совсем край потеряла. Думает, что коль мы одною кровью повязаны, то все ей спустится… шалая, от шалая… никакой управы на нее.

Безликий покачал головою. И послышалась в голосе укоризна.

И вправду беспокоится?

Или играет в беспокойствие? Но зато понятно, отчего зубы у девки целы. Небось и на каторге не посмеют дорогу Безликому перейти. А царским людям он — не указ, вот и подпалили лицо клеймом.

— …о том, кто на рынке шарфик покупал… он торг долго вел, чтоб наверняка запомнили. Под личиною был, но, может, повезет, и найдется кто, кто сумел под личину заглянуть?

— Может, — благосклонно согласился Безликий. — А то ты рынку не знаешь. Там люду всякого тьма… кто-то да всенепременно б узрел интересное…

И замолчал.

Маска деревянная.

Руки бледные, гладенькие, что у боярыни. Небось нисколько не утратили прежней прыти.

— Чего ты хочешь? — со вздохом произнес Еська.

Денег?

Безликий вовсе не беден. Ему кланяются десятиной и нищие, и шлюхи городские, и воры, и разбойники, и прочие, кому случилось просить о помощи.

Полны подземелья золота.

И каменья драгоценные есть. И сложно сказать, чего именно там нету… и пожелай Безликий, зажил бы он своим двором, ел бы на золоте, спал бы на шелках…

— От и разумный… — восхитился Безликий. — Видишь, Щучка… такого жениха поди поищи…

— Нет.

— Будешь кобенится, к шлюхам отдам. Пущай поучат тому, как с мужиком говорить надобно, а то выросла… баба сладкою быть должна. И покорною. А ты у нас, что полынь… тьфу, одна отрава. Значит, Рудый, припекло задницу-то?

Еська пожал плечами: припекло. Наверное, не настолько припекло, как могло бы быть, но… чем дальше, тем меньше нравилось ему происходящее.

— И мне бы еще знать, что люди говорят о… магиках, которые в Акадэмии. — Он осознал, что отступать ему некуда. Какую бы цену ни назвал Безликий, Еська примет.

И будет молиться Божине, чтоб цена эта посильною оказалась.

Впрочем, Безликий хоть и глумится, но знает, сколько и с кого взять. На жалость рассчитывать не стоит, но и безжалостным местного царя не назовут. Каждому по возможностям. А свой договор он исполнит честно. И значит, просить надо, пока слушают…

— Ишь, какой любопытный. — Безликий цокнул языком. — Иль наглый? Ты-то как думаешь?

— Гнать, — сквозь зубы выдавила Щучка, нисколько не устрашенная перспективою оказаться в дурном доме. То ли уже бывала, то ли знала, что тятька грозится, да дальше слов не пойдет.

— Слышь, Рудый, чего говорит? Никакого разумения… безголовая… в матушку… уж я-то ее учил, учил уму-разуму… не один кнут обломал. И что, думаешь, вышло? Нет… была дурою, такой и померла…

Левый глаз девки дернулся.

А губы растянулись в диковатой ухмылке.

— Эта тоже… ты с нею, Рудый, построже. Бей бабу молотом, будет баба золотом. Слыхал народную мудростю? Народ запросто так баить не станет.

Безликий стряхнул с колен золотые монеты, и они покатились, заставив нищего дернуться. Но встать без дозволения он не посмел.

Затих, уставившись жадным взглядом на солому.

А в ней уже шубуршало, шевелилось… точно не крысы. Крысам-то золотишко без надобности.

— Я не… — вскинулась было девка.

— Цыц, шалава… — велел Безликий, и она, сверкнув глазьями, заткнулась.

Разумно.

Ни к чему лишний раз злить того, кто и без причины зол постоянно.

— А ты, Рудый, слушай мою царскую волю, — и ногою стукнул.

Нога ж та — в сапоге дырявом, веревкою перетянутом. Пальцы черные торчат из раззявленной пасти, шевелятся. И воняет… Еська уже позабыл, как тут воняет.

Одежду потом только выкинуть.

— Исполню я твою просьбу, так уж и быть, — милостиво произнес Безликий. — Но и ты уважь старика, исполни мою…

По спине поползли мурашки.

Предчувствие было не то чтобы нехорошим… отвратительным.

— Видишь, Рудый, дочка у меня, хоть и без царя в голове, а все одно родная кровь… от родной крови грех великий отрекаться…

Щучка закатила очи, видать, речь этакую она слышала не в первый раз.

— А чего родителю для кровиночки хочется? Чтоб жила в покое и достатке…

— Я не хочу…

— А тебя, дура, не спрашивают. Пасть заткни и сиди тихо.

В Щучку полетела уже не куриная кость, но полновесная монета, которая ударила наглой девке аккурат в лоб. И единственное, о чем Еська пожалел, что удар этот был не настолько силен, чтобы лоб треснул.

Девка поморщилась.

— Так вот, Рудый… ты у нас парень холостой… с этою… как его там… пырсктивою…

— Перспективой, — поправила девка, лоб потирая.

— Во-во, с нею самою… мордой хорош, что кот на выгуле… в милости царское… чем не жених.

Сперва Еське подумалось, что Безликий шутит.

Конечно.

Шутит.

Не всерьез же о том…

— А у меня девка заневестилась. В самом соку… эй ты, шалава, скинь кафтанчик, покажи товар мордой.

Девка нехотя, но подчинилась. А от взгляда, которым она одарила Еську, ажно икнулось. Не прокляла бы… с этакой станется. Без кафтана она была еще более страшной, чем в нем. Из ворота драной рубахи выглядывали острые ключицы, полы расходились, и виднелся впалый, посеченый шрамами живот.

Еська закрыл глаза, чтоб не видеть этакого счастья.

— Что, не нравлюся? — шипящим голосом поинтересовалась девка. — Ты мне тоже…

— Ничего, — ответил Безликий со смешочком. — Стерпится — слюбится… ты, Рудый, не спеши морду кривить. Девка — огонь. Лупи почаще, чтоб знала хозяйскую руку, и будет тебе крепкое семейное счастие, как о том жрецы бают…

Он определенно сошел с ума.

Он…

В прорезях маски глаз не различить, да и темно.

— А заодно уж приглядывай, чтоб не прирезала ночью. С нее-то станется…

Девка потянулась за кафтаном.

— Вона, прежнего-то женишка живо на тот свет спровадила. Уж не знаю, чего там они не поделили…

Щучка губу закусила, крепко, до крови.

А ей происходящее нравится еще меньше, чем Еське. Если так, то… быть может, выйдет договориться? Безликому-то золото без надобности, а вот ей, глядишь, и пригодится.