Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев

еду даже быстрее, хотя на крутых изгибах приходится поневоле притормаживать из-за риска выехать на встречную полосу при правых поворотах, а при левых можно вообще улететь за пределы дороги – в пропасть. Всё-таки голова велосипедиста находится выше головы водителя легкового авто (и это большое преимущество), ты как бы летишь в пространстве, свободно, как птица, не скованный железными рамками кабины, и в итоге поездка на велосипеде приносит истинное удовольствие и даже наслаждение от чувства, близкого к свободному парению. Это двухколёсное устройство даёт ощущение независимости и свободы (не абсолютной, конечно).

На судно я вернулся как раз к ужину. Погрузка закончилась, и боцман скатывал палубу от цементной пыли из пожарного брандспойта. Его красный, припухший от карточных игр, нос повернулся в мою сторону:

– Далеко ездил? – спросил.

– Да тут недалече. Правда, отсюда не видать. А вот здесь, совсем рядом, можно сказать под боком, есть живописная бухточка. Песок – бархат. Вода – парное молоко. Блатуй ребят, пойдём купаться.

– Да ты что, Палыч! Сейчас партия готовится. Надо отыгрываться. – И он посмотрел на свой нос, максимально скосив зрачки к центру.

Я спустился в утробу парохода и, преодолевая табачную завесу, стоящую у каюты второго механика, просунул голову в проём не закрытой двери.

– Архаровцы, – говорю, – хватит биться на пистолетах, пора и расслабиться.

– Что ты имеешь в виду? – в один голос подозрительно спрашивают собравшиеся за карточным столом.

– Здесь под боком, где заканчивается причал, начинается райский уголок. Как на туристических буклетах: высокий скальный грот, внутри песчаный пляжик и синее-синее море с плавной прибойной волной.

– Где ты такое видел? – с высокой степенью скепсиса в голосе спросил матрос Флюс, теребящий в руках растрёпанную колоду карт и иногда делая ею резкое и хлёсткое движение в воздухе. По-видимому, он отрабатывал, а заодно и предвкушал очередное дружеское, но неотвратимое нособитие.

– Высунь голову наружу, посмотри, что делается на белом свете, и увидишь. Цементом уж все заросли по уши. Айда отмываться! Не пожалеете, – вдохновил я компанию.

– Сейчас боцман придёт, – услышал опять я голос Флюса, – ему отыграться надо.

– Вот боцман вас и поведёт, я уже с ним договорился, – соврал я для их же блага.

– Такого быть не может! – засомневались картёжники.

– Зуб даю…

– Ну, тогда надо собираться. Отмыться да искупаться действительно не мешает, – согласился второй.

Боцману я сказал, что команда требует отдыха на берегу Средиземного моря. А игра – потом. На что он, к моему удивлению, довольно быстро согласился. В итоге мы всей компанией в шесть человек (к нам присоединился ещё и кок Петерис) пошли в расположенную буквально под носом небольшую укромную бухточку, как бы специально вырезанную под радиус в здешних скалах. Где-то наверху проходила дорога Валенсия – Барселона. А здесь – мечта влюблённых: небольшой уютный пляж в обрамлении каменных глыб и напластований, ленивая волна, идущая с моря, пологий песчаный вход в царство Нептуна. Сказка!

Наши игроки и кок Петерис смотрели на этот уголок, как пустынники, оказавшиеся внезапно в садах Семирамиды. Это читалось на их на миг застывшим, озарённым внезапным открытием, лицах. Ласковый средиземноморский ветерок, скорее, зефир обдувал их открытые тела, натруженные каждодневной работой и непрестанной игрой в дурака. Вечернее солнце грело так нежно и ненавязчиво, что хотелось вдохнуть этот нагретый приморский воздух, насыщенный ионами, солями и наверняка ещё чем-то более ценным, и больше никогда его не выдыхать. Все члены нашей команды разбрелась, кто куда. Кто-то забрался на ближайшие валуны, кто-то бродил по прибойной линии, собирал камушки и «пёк» блинчики, размашисто кидая в волну свои находки так, что они подпрыгивали по длинной плоской амплитуде раз до десяти, а потом окончательно уходили в воду. Второй механик Ленивко подобрал кем-то брошенные размочаленные белые кроссовки и, еле натянув их на ноги, разнашивал обнову, расхаживая по пляжу взад и вперёд. Матрос Флюс, как малое дитя, сидел на песке, куда доходили языки прибрежных волн, и строил из этого песка замки, соперничая с великим каталонцем Антонио Гауди. От усердия он периодически причёсывал пятернёй свои волосы, усыпанные на пароходе цементной пылью, которая в соединении с песком, опадающим с пальцев, и морской влагой, превращалась в добротный бетонный раствор. В итоге его волосы встали абсолютно вертикально, как иглы у дикобраза, быстро затвердели под вечерним солнцем и напоминали высокую графскую корону со множеством тонких островерхих ответвлений. Наверняка тоже влияние Гауди. Такой ирокез не снился самому продвинутому панку. Боцман молчком, большим мозолистым пальцем показывал на новую причёску Флюса и зажимал свой припухший багровый нос, тихо давясь от смеха.

В какой-то оговорённый Провидением момент весь наш состав, как по команде, словно сговорившись, стронулся со своих мест и в неистовом ребячьем беге кинулся к морю, в волны, в водную стихию. По воде пришлось бежать недлинно, метров 10–15, а потом все почти одновременно зарылись головами в набегающую волну. И даже Флюс со своей стоячей причёской-ирокезом тоже нырнул, как дельфин. А второго механика можно было определить по мелькнувшим в воздухе белым тапочкам, которые он только что усердно разнашивал, страусом прохаживаясь по пляжу. Тапочки ушли в воду так же быстро, как и сами участники коллективного заныра. Через минуту в мерно идущей с моря волне всплыли, как рыбацкие кухтыли, головы наших курортников на час. А волна была точно такая, как описал её поэт раннего символизма Н. М. Минский: «В бездне рождённая, смертью грозящая, в небо влюблённая, тайной манящая. Лживая, ясная, звучно-печальная, чуждо – прекрасная, близкая, дальняя. К берегу льнущая, томно-ревнивая, в море бегущая, вольнолюбивая».

То было незабываемое купание.

– Оттянулись на полную катушку, – говорил боцман, заходя по трапу на пароход.

Игра в дурака ушла на второй план. И даже на какое-то неопределённое время просто забылась. И это было удивительно и непривычно. На корабле отужинали, и потом все, как один, вышли на палубу любоваться закатом. И это тоже было удивительно и тоже непривычно. Я вытащил из рундука тунисскую дар буку и в закатных лучах средиземноморского светила стал отбивать такты, навеянные моментом. Команда непроизвольно стала подыгрывать мне, кто ладонями по планширу фальшборта, кто хлёстко стуча по собственным ляжкам или голому животу, а второй механик отбивал общий ритм кулаками по переборке, как в большой оркестровый барабан. Потом он снял свои так и не разношенные белые кроссовки, пропитанные водой Средиземного моря, и уже ими стал бить по всему, что попадалось под руку, выбивая и вылавливая те или иные звуки. Матрос Флюс, наконец-то расчесавший свои волосы на симметричный пробор, дул в свою расчёску, обёрнутую полоской