Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер

В такой день всё время клонит ко сну, но залезть под одеяло мешает страх оставить монстра без присмотра на капитанском мостике – тогда всё пропало. Подавленный, истерзанный, то и дело пробуждаешься после коротких дурных снов, уродливых продолжений того, что вертелось у тебя в голове перед тем, как ты задремал…

…Профессор Вагемакер приглашает меня последовать за ним внутрь мозга. Осторожно обходя аксоны, сотнями лежащие на полу, мы вступаем в нейрон. Внушительный вестибюль, медная подставка для зонтиков. Мы уже готовы пройти через матовую стеклянную дверь в белый мраморный коридор, как вдруг решительным взглядом он указывает мне на подставку для зонтиков, на дне которой сидит толстый зеленый сверкающий жук – вирус СПИДа! «Мы видим здесь, – поучает он, – катастрофу en négligé, тирана, дремлющего на троне». Мгновенно увеличивающийся в размерах монстр, разбуженный нашими словами, приходит в движение.

В полседьмого встаю и бреду, избегая лишних движений, в душ, потому что монстр подстерегает повсюду и чуть что готов наброситься снова. Бред, но если наконец головная боль отступает, возникает отрадное чувство, что ты смог вырваться из этих тисков. Словно сам разжимал захват за захватом, чтобы дышалось всё легче и легче и, наконец, настолько легко, что отважился встать и пойти под душ. Иногда этому дают название головная боль расслабления.

На следующий день звонит мать Жюля. Она рассказывает о последней встрече с сыном, во второй половине дня, уже после разговора со мной. Среди прочего он сказал ей: «Хорошо, что это случилось со мной, а не с Феннеян». На ее вопрос, что он имеет в виду, он ответил: «Мама, Феннеян с такой болезнью ни за что бы не справилась».

«Я думаю, это ужасно, когда так говорят; я и не знала, что он стал таким поразительным человеком. Только подумать, а я ведь его стыдилась».

Ваш сын был героем, сударыня. Я этого не сказал. Ее и так мучили угрызения совести.

Херман, племянник Греет ван Фелзен, просит меня достать тенорбил, лекарство, о котором я никогда не слышал. Это для его подруги в Польше. Полистав справочники, обнаруживаю, что речь идет о средстве против варикозного расширения вен. Обычная ежедневная доза стоит 3,50 гульдена. Вроде немного, но это составит 24,50 в неделю, сотню в месяц и более 1200 гульденов в год. Самое милое в этом лекарстве, что ни одна собака не знает, сколько времени вам предстоит его глотать. Вероятно, всю жизнь, потому что пока у вас есть вены, им будет грозить расширение. Если же и при приеме этих таблеток продолжится расширение вен, то и тогда можно не унывать, потому что – кто знает? – а вдруг без этого было бы еще хуже.

«Начнем сначала, – обращаюсь я к Херману, – таблеток против расширения вен не существует, так же как не существует музыки против выпадения волос. Хотя вполне могу себе представить, что от какой-то музыки, скажем, игры оркестра из аккордеонов, кто-то и впрямь облысеет». Херман смотрит на меня, явно чувствуя себя оскорбленным. Люди редко испытывают облегчение, если их лишают иллюзий. И всё же пытаюсь показать, что, пожалуй, не шлюха, а врач является древнейшей профессией. С тех пор как существует человек, существует надежда, и существует торговля этим товаром. Врач или жрец самонадеянно взяли на себя эту работу. Я совсем не намерен дать здесь слово циникам, к каковым себя вовсе не отношу. Я зарабатываю себе на хлеб этой профессией и подлинным циником был бы лишь в том случае, если бы стал утверждать, что вообще всё в ней бессмыслица.

Но конечно, в ней провозглашается бездна бессмыслицы, и различать это особенно трудно тем, кто сами заняты в этой профессии и лихо гарцуют на лошади, которой почему-то не оказывается под рукой именно тогда, когда нужно более тщательно вникнуть в суть товара под названием здравоохранение.

«Вся эта неразбериха возникает потому, что клиент с удовольствием дает себя одурачить», – говорю я Херману. Особенность надежды как товара состоит в том, что продавец, как только он объявил, что имеет ее в наличии, сразу начинает требовать деньги. И хотя покупателю придется затем ползти назад по сточной трубе, пока где-то в конце пути он не наткнется на табличку с надписью «Надежда», он проделает это с удовольствием. Помните, что было написано на вратах Дантова Ада? – «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate»[98].

Или, как говорит Ларошфуко: «L’espérance, toute trompeuse qu’elle est, sert au moins à nous mener à la fin de la vie par un chemin agréable»[99].

Множество терапий идут по chemin agréable [приятной тропе], будучи при этом toute trompeuse [обманчивыми]. Проблема врача (или, лучше сказать, должна была бы ею быть, ибо многие медики этим не утруждаются) в том, что, прописывая лекарство, он хотел бы основываться на биохимии, тогда как для пациента это только «таблетки». Простой пример.

Врач: «Какие лекарства назначил вам ваш домашний врач?»

Пациент: «Это были большие красные таблетки».

Врач: «Как они называются?»

Пациент: «Не то теноргил, не то бенордил, не то леноркил, не то денормил, даже не знаю».

Врач: «Но что туда входит?»

Пациент: «Не знаю, но мой брат принимал такие маленькие зеленые таблетки; они помогали гораздо лучше».

Врач: «Но против чего они?»

Пациент: «Ну, у меня всегда было, ну да, всегда, очень часто, у меня было чувство, трудно объяснить, такое чувство, как будто совсем, да, как бы это сказать, трудно объяснить, и у моего брата то же самое, и он принимал такие маленькие ядовито-зеленые таблетки, а я эти дурацкие большие красные. Понимаете?»

Врач: «Нет!»

– Но если таблетки не действуют, – возражает Херман, – они ведь не попадут на рынок. А если они всё-таки добрались до рынка, то ведь их можно было бы никому не прописывать. А если их всё же пропишут, то ведь никто не станет принимать их во второй раз?

– Короче говоря, если Бога нет, то и Рождество праздновать мы не стали бы? Две наиболее переоцениваемые вещи в нынешней модели культуры – это…

– Секс и медицина, – заканчивает Херман. – Ты, кажется, мне уже третий раз говоришь об этом. Но ничего, вспомни максиму Ларошфуко: «Мы прекрасно помним, что с нами произошло, но не помним, кому об этом неоднократно рассказывали».

– Не обижайся, но, может, тогда рассказать тебе о биохимическом обличии Лурда, мудреной амальгаме из свечек, йода, ладана, страха смерти и всевозможных молекул, из чего состоит наша наука? Или отложим до следующей телепередачи, посвященной плацебо?

– Ладно, давай отложим. Ну а теперь я пойду и, насколько понял, без этого тенордила.