Медный страж - Александр Прозоров

— Прими и ты в знак уважения, дорогой Касьян, брат мой двоюродный. Все мы знаем, как с Персии ты, что ни год, вдвое больше самоцветов тамошних да индийских везешь. Прими и ты…

Середин понял, что раздача опричного мяса превращена в банальную процедуру представления гостей, взялся за кубок, повернулся к старому товарищу… И обнаружил, что тот слушает хозяина с напряженным вниманием. Деловая часть банкета: будущий тесть демонстрирует свои связи. Дальний знакомый ведь по первому приглашению на пир не придет, у всех своих дел хватает.

Ведун пожал плечами, съел мясо. Потом притянул блюдо с поросенком и начал его неторопливо кромсать, перекладывая к себе ломтик за ломтиком. Деловой части хватило как раз на обе задние ноги и хвостик. И еще на изрядный ломоть стерляди. Когда были представлены все, один из гостей поднял корец за тех, кто в дороге, и за милость к ним богов. Затем заскучавший ведун предложил выпить за то, чтобы реки не пересыхали — и тост был принят на «ура». Чтобы ветра были попутными — опять на «ура». Третьего тоста он произнести не успел: Любовод вдруг поинтересовался у одного купца, не углубляли ли персы гавань в Реште, у другого — как ныне держится мол в Мерсине и отстроился ли город после пожара. Третьего озадачил вопросом о прошлогодней мене воска и сала на кружева, после чего поднялся, положил руку Середину на плечо:

— Прощения просим. Мыслю я, друг мой Олег покажет, где тут ветром свежим дыхнуть можно, и прочее.

Молодцы на конце стола тоже подпрыгнули и начали выбираться к дверям. Во дворе Олег попытался провести гостей к домику над выгребной ямой, но они остановились возле сваленного стожка сена и дружно рухнули в него.

— Да-а, — почесал нос Любовод. — Косточки они мне счас перемывают… Ксандр, может, слазишь, послушаешь?

— Куда лезть-то? — обвел рукой бревенчатую стену молодой кормчий. — Токмо хлев да окно с девицей.

— Девицу не трожь! — предупредил Олег. — Это моя невольница. Никому не дам, сам съем!

— Да ты никак спутницей обзавелся, бродяга? — задорно толкнул Олега в плечо новгородец. — Чем это она тебя проняла?

— На все воля богов, Любовод, — отмахнулся Середин. — В поход на торков я с муромцами ходил. Разнесли поганых в пух и прах, обобрали до нитки, а мне их добычи вот эта малышка досталась.

— А чего не скинул сразу, на серебро не поменял?

— Самому нравится. — Решив не вдаваться в подробности, отрезал ведун. — А ты чего тут закрутился? Елага, как я заметил, богатством особым не прославился.

— Отец дело замыслил расширить, в Угличе пару лавок заиметь. А зачем на пустом месте начинать, коли уже готовым попользоваться можно? Породнимся со Скотиным, станем через его прилавки добро сбывать. Что своих ладей он лишился, ведаем. Но лавки и приказчики при нем остались. А ладьи у нас с братьями есть, сгружать не успевают. Хотя батя мне как сказал? Поезжай, посмотри. Коли девка понравится — так бери, лавки отца ее и приданое в самую жилу придутся. А не ляжет на сердце — так и вертайся взад, сами на Углич выход найдем.

— И как девка тебе? — полюбопытствовал Середин.

— А чего, девка в теле, — довольно ответил купец. — Есть за что подержаться, где прижаться, погреться под одеялом. Крепкая вся из себя. Рожать без тягостей станет, не захворает. И воспитана в доме купеческом, хозяйство вести умеет.

— Экий ты, Любовод… — После пары литров коварного греческого вина у Олега появилось нездоровое желание поучить кого-нибудь уму-разуму. — Все у тебя токмо о суете. В теле — не в теле, красивая — не красивая. Как хозяйством занимается, как детей рожает. А о любви ты подумал? О душе, о страсти?

— Чего? — не понял новгородец.

— О душе, говорю, — вздохнул Середин. — Тебе ведь с ней остаток дней своих до самого гроба жить. Представляешь — еще лет пятьдесят в одном доме с женщиной обитать, с которой и поговорить не о чем, и обсудить чего невозможно. Которая слишком тупая и ничего не понимает или слишком умная и корчит из себя цацу рафинированную.

— Рафи… Чего?

— Ну характер-то совпадать должен. Не то не жизнь, а сплошная ругань получится.

— Когда мне с ней ругаться-то, ведун? — хмыкнул купец. — Я, пока лето, в пути, а как к зиме вернусь — по лавкам в отъезде. Коли из каждых десяти дней в году два вместе проведем, и то ладно.

— Нет, ты не прав, — замотал головой ведун. — Ну сам подумай, Любовод, вернулся ты из странствий своих, приключений пережил немало. Хочется рассказать кому, поделиться. Хочется, чтобы кто-то попереживал за тебя, восхитился. А жена половины слов вовсе не понимает, а про прочее — ее больше число яиц у несушек заботит, нежели то, как ты в шторм через рифы перескакивал. И так — при каждом возвращении.

— А ведь дело ведун молвит, — неожиданно поддержал Олега молодой кормчий. — Помню, пока отец в плавании, мать все себе места не находила. А как вернется, кидалась на шею, спрашивала, что и как, и пока отец рассказывал, охала и пугалась, а он смеялся и на руках носил. И льнули друг к другу, аки голубки. Мыслю, коли жене моей без разницы будет, как я плавал, с чем вернулся, так я себе другую лучше заведу. Чтобы боялась за меня, чтобы на руках носить хотелось. А хозяйство… Че хозяйство? Все едино я из похода больше привезу.

— Ишь, каковы… Ждала, кидалась, плакала, боялась… — поморщился Любовод. — А поди ты угадай, станет она такой душой любящей, как сказки рекут, али просто обязанность пред богами справлять будет?

— А не только на щеки румяные и понизь жемчужную смотреть надобно, — наклонился к нему ведун. — Поговорить надобно, за руки подержаться. Узнать, споетесь ли, как голубки, али сразу как кошка с собакой разлаетесь.

— Ну да, самый умный, — криво усмехнулся новгородец. — Кто же меня к ней подпустит до женитьбы-то? Мы, чай, не простые смерды, чтобы по стогам на поле кувыркаться. Пока не сговоримся, клятвы пред богами не дадим, нас наедине никто ни в жисть не оставит.

— Сложности придуманы специально для того, чтобы их преодолевать, — с умным видом выдал известную банальность Олег. — Зорислава ведь постоянно с матерью не сидит. С нею часто девка какая дворовая, а то и вовсе одна кукует. Девку можно либо соблазнить, либо подкупить. Пробраться к Зориславе в светелку, посидеть с ней, поговорить. Поцеловать, если получится. Остальное и после свадьбы сотворить можно, коли друг другу глянетесь.

— О чем же я с ней говорить стану? Я же вижу ее в первый раз!

— Да какая разница, Любовод? — отмахнулся ведун. — О погоде, о шелке, о лапте с качелями. Сперва скажешь, что ослеплен ее красотой, что у нее губки-кораллы, глаза, как сапфиры, брови, как горлатки соболиные. Ну похвали, в общем, красотой восхитись. Дескать, в душу запала. Ну и голос ее похвали, как у жаворонка. Спроси, есть ли у них тут, в Угличе, жаворонки. Скажи, что сам больше соловья любишь. Сидишь у куста жасмина — а он поет, невидимый. В пути дальнем соловья услышишь, дом вспоминается. Или про соболей спроси, часто ли попадаются. Это ведь без разницы все. Если глянулся ты девице, она любой разговор поддержит. Хоть про соловьев, хоть про то, как в тесте их запекать. А не глянулся — никакой разговор не склеится. И нужна тебе жизнь, когда дома словом не с кем перемолвиться? Когда миловаться на сторону бегать приходится?